Удачные попытки анализа и характеристики того особого лиризма, что принёс в русскую словесность Кузнецов, большей частью справедливы. Но вот присущая миру поэта бездна таинственных взаимосвязей, их музыкальная текучесть почти не поддаются истолкованию и раскрытию. Да и не нужно, чтобы тайное стало явным.
В 2015 году без указания издания и его места была напечатана книга «Аспекты творчества Юрия Кузнецова» студентки его творческого семинара в Литературном институте, а потом аспирантки института Оксаны Шевченко. Это хорошая серьёзная работа. В ней особый интерес вызывает довольно пространная часть, где собраны лекции-беседы Юрия Кузнецова для своих студентов. На протяжении нескольких лет Оксана Шевченко с разрешения мастера, пусть и тезисно, сокращённо, записывала эти беседы. Они производят огромное впечатление. В них Юрий Кузнецов сказал почти всё о времени, поэзии, себе. Он был суровый, много знающий и не трусивший перед «последним» человек. Его так называемые мифологизм и символика решительно не сводимы к иллюзорности, самообманам и прочим прелестям. Мифическое и мифологическое, о чём так много наговорено и написано, для поэта было ясным, как божий день: «Пламя поэзии бушует в устном народном творчестве, псалмах, в речениях пророков (все пророки были поэтами), в гимнах Ригведы, в русских былинах»; «начиная с семнадцати лет я всюду видел одни метафоры». Вот какая сила:
– Отдайте Гамлета славянам! –
Кричал прохожий человек.
Глухое эхо за туманом
Переходило в дождь и снег.
Или другое, полное удивительной многосмысленности:
Повернувшись на Запад спиной,
К заходящему солнцу славянства,
Ты стоял на стене крепостной,
И гигантская тень пред тобой
Убегала в иные пространства.
И далее такая тонкая печальная мощь, на которую не падает даже тень правоты и праведности:
Может быть, этот час недалёк!
Ты стоишь перед самым ответом.
И уже возвращает Восток
Тень твою вместе с утренним светом.
И другое о том же, с могучим напряжением отчаяния, когда и верить нельзя, и разувериться невозможно:
Для того, кто по-прежнему молод,
Я во сне напоил лошадей.
Мы поскачем во Францию-город
На руины великих идей.
Только русская память легка мне
И полна, как водой решето.
Но чужие священные камни,
Кроме нас, не оплачет никто.
Возвращаясь к «лекциям». В них живёт и дышит огромное многознание и многочувствие Кузнецова. Его вселенскость, всеотзывчивость. В этих работах Юрия Поликарповича присутствуют Европа, Восток, Азия, огромное количество имён поэтов – так сказать, от сотворения мира до наших дней. Вот некоторые темы: «Дорога – сквозной образ мировой поэзии», «Детство – сквозной образ мировой поэзии», «Простота в жизни и в поэзии», «Тема Родины в русской поэзии», «Эпитет у Пушкина», «Образ-прикосновение в мировой поэзии», «Камень – сквозной образ в мировой поэзии», «Бог – вечная тема поэзии», «Сон – вечная тема мировой поэзии», «Забвение – вечная тема поэзии», «Образ совести и стыда в русской поэзии», «Плач и слёзы в мировой поэзии». Всё в лекциях построено на обращении к текстам. Отсюда мощь и героическая полифония. Особое внимание Кузнецова вызывали эпические создания разных времён и народов, глубоко родственные ему. Он даже призывал студентов как можно больше читать эпические сочинения – «это даст широкое ощущение времени».
Наш выдающийся мыслитель-эмигрант Георгий Федотов назвал когда-то Пушкина «певцом империи и свободы». Это более чем верно. А сверхпротиворечие «снимается» силой красоты и поэзии. Замечу, что при всей огромности «русского», что несут в себе поэзия и мировидение Юрия Кузнецова, оно в границах временных и географических – всечеловечно и всемирно. Я не буду здесь приводить всем известные стихотворения. Русскость Кузнецова-художника равна его всеславянству, европейскойсти, вселенскости. Это явлено на уровне тем, сюжетов, образов, мифологем. Всюду чувства эти в стихах Кузнецова выражены с огромной печалью и скорбью. И пребывают в изумительной просодии.
Вселенскость Кузнецова сказалась более всего в двух шедеврах – «Петрарка» и «Русская бабка». Это лирико-историософские вещи. С русским упрёком и вопросительностью к европейскому, по выражению Блока, «цивилизованному одичанию». Первое стихотворение предваряется пространной цитатой из письма Петрарки, наполненного чудовищной надменностью в отношении наших предков, а следовательно, и нас, «скифов», мало различимых «средь скудных растений». В небольшом сочинении из семи строф Кузнецов совершает поразительный рывок от возрожденческой Италии, цветущего гуманизма, человекобожия, от священной грозы Куликова поля к Великой Отечественной, к боям под Сталинградом. Последние слова в эпиграфе из Петрарки – «об этом довольно». Вот несколько могучих строф Кузнецова: