Свои «Путешествия» задумывала я несколько раз. В разные годы. И возвращалась к ним. Много событий, поездок. Разные спутники. Сёла, города. Реки, моря. Стройки. Заводы. Колхозы. Чтение стихов на разных площадях. Общение с писателями, читателями. Споры.
Мучилась с названием книги.
Как назвать точнее? «Путешествия врагов с друзьями» или «Путешествия друзей с врагами»? Думала. Советовалась. Запутывалась в решениях.
Окончательно остановилась на втором названии. Оно вернее, шире. Оно многозначно. Благопристойно. Щедро. Особенно, если враги в кавычках. Враги, какие враги? Разве что придуманные для управления литературным процессом. Кем придуманные? Зачем? Когда?
Машина государства клишировала людей, разделяя и властвуя, применяя разные средства ублажения и наказания. Но люди есть люди. Особенно творческие. Они приспосабливались в рамках, поставленных им машиной. И возникали взаимоотношения непредсказуемые.
В этой книге, как в путешествии, множество деталей. Могу сравнить её с полотном – художник перед ним стоит с мольбертом, оставляя на белом многоцветные мазки. Кажется, они ложатся как попало, но в итоге появляется достоверная картина.
В этой книге появятся разные люди литературы. Большинство из них я знала при жизни. С несколькими дружила. Иных всего лишь видела, но всегда понимала и принимала их творческие особенности. В основном не коренные москвичи. Слетающиеся к Москве, как насекомые к свету.
Не могу позволить им безвозвратно исчезнуть. Если сумею хоть мало-мальски удержать память о них, посчитаю, что не зря жила на земле во второй половине ХХ века.
Никогда не примыкала к литературным группам. Не увлекалась политологическими или культурологическими идеями. Смотрела на все эти процессы из своего угла, со стороны, исподволь. Не касаясь. Но обо всём было своё мнение. Его не утверждала. Не завоёвывала. Ни с кем не боролась. Просто жила.
При этом я уверена в том, что литература в СССР с её разнообразием, разноязыкостью и мощным переводческим русским миром – великое явление культуры у края цивилизации. Стремление удержать память о людях особого колорита в своём слове – для меня цель и обязанность. Необходимость.
Есть ли в книге претензия на объективность? И да, и нет. Ровно настолько, насколько объективны разные душа и дух каждого земного человека.
Есть ли ощущение своей правоты в оценках тех или иных писателей своего времени? И да, и нет.
Вспоминаю слова Межирова, побуждавшие меня к «Путешествиям»:
– Если не вы, то кто же?
Когда это было? Весной шестьдесят шестого года. Я тогда ожидала выхода в свет своей первой поэтической книжки «Льняная луна». Ресторан Дома литераторов. Столы сдвинуты слева от входа, рядом с роялем и перед камином. В застолье я одна женщина. Никто за мной не ухаживает. Привыкла. Сидят особенные. Амбициозные. Станислав Куняев и Давид Самойлов рядом. Оживлённо спорят. Они пока ещё друзья.
Прервав свой разговор справа, Межиров внезапно повернулся влево, через меня, к Евтушенко и своим завораживающим голосом говорит:
– Я никогда не прощу тебе, Вознесенскому, Белле, Булату того, что вы своими организованными сочинениями, своей шумихой заслонили путь целому поколению к океану настоящей поэзии.
– Ты слышал? – спрашивает Евтушенко у Аксёнова. Тот усмехается:
– Согласен с ним.
Поворачиваюсь к Межирову:
– Вы имели в виду поэзию Серебряного века?
– Отнюдь, нет. Серебряный век состоялся так, что его невозможно заслонить никакой группой. Я говорю о поэтах вашего поколения. О Горбовском, Рубцове, Юрии Кузнецове, Чухонцеве, Светлане Кузнецовой... И других. Многих.
Прозвучали имена. Они персонифицировали людей, расцвечивая их природными красками. За каждым стояла судьба.
Исток и итог
Исток и итог
Книжный ряд / Библиосфера / объектив
Колокольцева Ксения
Теги: Олег Чухонцев , Выходящее из – уходящее за
Олег Чухонцев. Выходящее из – уходящее за. – М.: ОГИ, 2015. – 86 с. – 1000 экз.
Более короткой аннотации к книге я не встречала: «В новую книгу Олега Чухонцева вошли стихотворения, написанные после вышедшей в 2003 году книги «Фифиа». Но подумалось, что это правильно: о стихах ничего и не нужно рассказывать, а нужно открыть книгу и читать.
Первое, что ощущаешь, – особую интонацию, какое-то очарование безнадёжности. Есть в ней что-то сходное с порывами осеннего ветра, с затяжным дождём. Безропотное ожидание долгой зимы, где есть и печаль, и сожаление, и скорбь, но есть и неуловимое преодоление всего этого. Чем? Любовью, поэзией, подспудно ощущаемой лирическим героем красотой неизбывного миропорядка.