Важнейшим событием была, таким образом, не только остановка реактора, но и проведение намеченного эксперимента.
– Да, ответственнейший момент! Требует полной сосредоточенности!
– Конечно. Но директор именно в ту ночь уехал на рыбалку. По сути, ситуация на ядерном объекте вышла из-под жёсткого контроля.
Я слушал потом записанные на «чёрный ящик», если так можно выразиться, разговоры руководителей АЭС. Один другому говорит: «Послушай, тут напечатано, что надо сделать то-то и то-то, а потом это зачёркнуто и от руки написано, что делать надо то-то и то-то. Так как делать? Чему верить?» – «Да делай вот так», – последовал быстрый ответ.
Это можно себе представить, чтобы на ходу, со слуха, решались такие важнейшие вопросы на таком рисковом объекте?! И как можно ехать в такой ситуации на какую-то рыбалку?!
Вывод прост: ответственные люди там перестали разговаривать на «вы» с таким опасным собеседником, как атомный реактор.
– Налицо разгильдяйство.
– Да, но если говорить честно, то не только это. Там произошло такое сочетание факторов, которое возможно в одном случае из миллиона. В принципе на АЭС всё проверялось, строго контролировалось, тестировалось, как говорится, и станция работала успешно, но что-то в тот роковой момент не сложилось, что-то сработало так, что объективно оценить причины, проследить всю цепочку факторов со стопроцентной надёжностью и уверенностью просто невозможно. Взрыв стёр все следы.
Для нас это было огромное потрясение. Для всей страны потрясение, для всего мира…
Нас тогда били со всех сторон очень много и сильно. Прежде всего – мол, вы всё скрывали.
– Несколько дней было молчание…
– Ничего мы не скрывали. Мы просто многого не понимали. В том числе – что говорить. Как не посеять панику. Требовалось на ходу принимать решения. Такое же впервые случилось! Хотя потом, спустя годы, я узнал, что у американцев произошло подобное, но было так засекречено, что каких-то рекомендаций, опыта, как поступать в таких ситуациях, мы не имели.
Была создана комиссия Политбюро, которую я возглавил, были мобилизованы учёные, мы к ним прислушивались. Были и военные, и медики. Все, кто необходим. На первых порах заседали по два раза в день, всё тщательно взвешивали, прежде чем действовать. Ориентировались на учёных – только они могли сказать, как, допустим, гасить взорвавшийся реактор. Например, решение применять свинец и песок не сразу пришло. Песок нашли рядом. Где брать свинец? На Украине его не было. Дали команду все составы со свинцом поворачивать на Чернобыль. Да, создали трудности ряду заводов, но уже через сутки первый свинец пришёл. Надо было во что бы то ни стало решить главную задачу.
– Тяжелейшая ситуация.
– Да. Но честно вам скажу, мне, как руководителю и правительства, и специальной комиссии, тогда легче работалось, чем когда-либо. Настолько всё было мобилизовано, с таким пониманием в стране относились к любым нашим решениям, что всё делалось беспрекословно и немедленно. У меня много раз брали интервью на эту тему, и когда я всё это потом читал или смотрел по телевизору, то только удивлялся – всё ставилось с ног на голову. Какие-то небылицы рассказывали… Да, много было горя, очень тяжело было. Но в действительности, знаете, например, какая у нас была самая тяжёлая задача? Отбиться от людей, которые желали ехать на ликвидацию аварии. Тысячи заявлений: хотим ехать! Направьте! Дайте возможность поработать там! Мы вынуждены были большинству отказывать: нет, не надо, специалистов хватает, спасибо вам!
Что-то подобное я видел и испытал только после землетрясения в Армении.
Понимаете, мы, русские, такой народ. Мы не всегда, как бы это сказать, организованные, можем что-то недоделать или вообще что-то не то делать, но когда наступает беда, всё становится совершенно по-другому. И в этом я особенно убедился во время чернобыльских событий.
Беседу вёл Владимир СУХОМЛИНОВ
Без прикрас
Без прикрас
Книжный ряд / Новейшая история / Книжный ряд
Сухомлинов Владимир
