А украинские олигархи празднуют победу. Теперь они будут заниматься самым интересным для них делом – «спасать» страну, распродавая остатки госсобственности. Точнее, распределяя лакомые куски между собой. И главное – американцы этим процессом управлять вряд ли смогут. Они получат только то, что им дадут за хорошее поведение после длительного торга. Ну а что будет с самой Украиной после масштабного пиршества и грызни всех против всех – это уже проблемы простых бедных украинцев.
Фотоглас № 16
Фотоглас № 16
Фотоглас / События и мнения
Фото: Фёдор ЕВГЕНЬЕВ
С атомом – только на «вы»
С атомом – только на «вы»
Политика / Новейшая история / Из первых рук
Теги: Чернобыль , атомная энергетика
На вопросы «ЛГ» отвечает бывший председатель правительства СССР Николай РЫЖКОВ
Тридцать лет назад, 26 апреля 1986 года, случилась большая беда – взрыв на четвёртом реакторе Чернобыльской атомной электростанции. Эхо трагедии слышно по сей день.
– Уважаемый Николай Иванович, как сейчас вы оцениваете произошедшее в Чернобыле?
– К моменту взрыва я работал главой правительства всего полгода. Для меня эта страшная авария как для руководителя и человека стала большой проверкой, подтолкнула к переосмыслению многих привычных вещей. И для всей страны это было великое испытание. Катастрофа в конечном итоге высветила многое из того, что мы не понимали или недопонимали, показала, что мы слишком спокойно и терпимо относились к тем недостаткам, которые тогда существовали в атомной промышленности.
– Простите, Николай Иванович. Вы говорите – катастрофа. Иногда можно прочесть, что это была чуть ли не диверсия.
– Это никакая не диверсия. Это абсолютно наша, доморощенная, если так можно сказать, авария. На заседании Политбюро ЦК партии, когда спустя несколько месяцев подводили итоги, я сделал заявление, которое потом тиражировалось, что мы постепенно, но неуклонно шли к этой аварии.
Атомная промышленность была во многом закрытой сферой науки и промышленности. Многие – даже специалисты, руководители – имели о ней достаточно общее представление. Детали понимал и мог всё оценить правильно узкий круг людей. Поэтому мы считали, и я в том числе, уже даже работая в правительстве, а до этого директором завода, что всё обстоит, как того требует именно такая область производства. Мы на нашем заводе получали какие-то заказы от атомщиков. И всегда они выполнялись на самом высоком уровне, как говорится, без сучка и задоринки. Считали, что не должно быть никаких ошибок или отклонений. Если в иных случаях говорили: да ладно, можно как-то и так прожить, ничего страшного не случится, – то в атомной промышленности и при изготовлении компонентов такое непозволительно.
– Живуче у нас пресловутое русское «авось».
– Да, оно всегда нам дорого обходится. Работая в министерстве, а потом в Госплане СССР, бывая на заседаниях правительства при Алексее Николаевиче Косыгине, я удивлялся как машиностроитель, когда во время обсуждения говорилось, что на таком-то атомном объекте не могли что-то запустить из-за некачественной сварки или плохо изготовленного оборудования. Для меня, даже как для гражданского инженера, это казалось нонсенсом. Как можно допускать здесь даже малейшие погрешности?!
Постепенно, шаг за шагом ослаблялась требовательность к уровню работы в этой сфере, учащались случаи нарушения технологии, снижалось качество. Это как раз к вопросу о самой аварии.
Как известно, она произошла, когда четвёртый блок останавливали на плановый ремонт. То есть это не просто блок работал-работал и вдруг взорвался. Нет. Он останавливался на ремонт. При этом стояла очень серьёзная техническая задача. Необходимо было сократить время запуска двигателей внутреннего сгорания в случае, если вдруг на станции, при том что подача электроэнергии шла не по одному каналу, произойдёт перебой в её подаче. Этого нельзя было допустить, иначе паровой взрыв – и всё, огромная беда. Поэтому были такие предложения, чтобы в то время, когда останавливается машина, запускать двигатели внутреннего сгорания и исключить все возможные негативные последствия. Но это были больше теоретические разработки. Их надо было проверить. А проверить можно было, только когда машина реально останавливается, но ещё по инерции крутится. В этот промежуток времени эксперименты и надо было проводить.