Юноша-француз легко вписался в среду русских эмигрантов. Ведь ее составляли люди с духовными интересами, интеллигентные по существу своему, дорожившие репутацией и обладающие чувством собственного достоинства. С какого-то времени Ренэ Герра стал постоянно посещать Русскую Православную церковь. Ведь как он точно определил, «стержень русскости в рассеянии – безусловно, церковь».
Началось его необратимое перевоплощение в русского человека. Но все это еще было только прелюдией к его многолетней русской Одиссее.
Приобщение к хранителям огня
С чем сравнить удивление Ренэ Герра, когда в своих снах он заговорил
по-русски? Он услышал свою русскую речь со стороны, словно это говорил кто-то другой его ломающимся мальчишеским голосом. Это было так чудесно и неожиданно, что он проснулся. Еще через несколько лет, беседуя с Константином Ивановичем Старовым, мужем Екатерины Леонидовны Таубер, он неожиданно обнаружил, что уже и мыслит по-русски.
Ренэ Герра слыл пылким и непоседливым юношей, но за чтением русских книг он словно прилипал к стулу и от всего постороннего отстранялся. Как он сам замечает в своей книге «О русских – по-русски», самым читаемым и больше других переводимым русским автором во Франции еще с дореволюционных времен считался Дмитрий Мережковский. Но нельзя сказать, что это был его любимый писатель. Его кумирами стали и остаются до сих пор четыре русских прозаика, создавшие именно в эмиграции непревзойденные шедевры: Иван Алексеевич Бунин, Борис Константинович Зайцев, Иван Сергеевич Шмелев и Алексей Михайлович Ремизов. С Буниным, Шмелевым и Ремизовым он, естественно, по своему малолетству общаться не мог. Иван Алексеевич к моменту рождения будущего знаменитого слависта уже не жил по соседству в Грассе, а умер великий писатель, когда Ренэ Герра исполнилось семь лет. Виллу «Бельведер», снимаемую когда-то Буниным, увлекшийся Россией юноша, посещал многократно, но уже как мемориальное место. А вот с Зайцевым он познакомился уже в Париже, в свою студенческую пору. У него с ним завязались самые теплые дружественные отношения, и несколько лет он был его секретарем.
Начиная с этих знакомств, круг русских друзей и знакомых Ренэ Герра, писателей и художников, стремительно расширялся, становился многолюдным. Благодаря этим неординарным и прозорливым личностям, он понял, почему русские, «приезжающие в Париж еще до революции, чувствовали себя здесь как дома». В своей книге «О русских – по-русски» он объяснил созвучие наших культур очень простой причиной – их конгениальностью со времен Фонвизина.
И еще одно проницательное наблюдение Ренэ Герра. В данном случае речь о том же самом – о прежней России и судьбе ее изгнанников. Эти мысли возникли у него при просмотре старых почтовых открыток: «Взгляните на виды дореволюционной России: они потрясающие! Один лучше другого: какие дороги, какие улицы! Россия во многом не уступала Франции, и, замечу, закономерно, что многие русские, прежде слывшие в России западниками, потом, в изгнании, волею судеб становились славянофилами. Возьмите тот же «Чистый понедельник» Бунина, шедевр русской литературы. Не говоря уже о Зайцеве. Мне в высшей степени понятна такая реакция на изгнание. В изгнании у них появилась только одна забота: Россия, судьбы России – вот что их занимало».
Здесь стоит привести очень важное замечание, сделанное Ренэ Герра словно бы походя, но точно определяющее несоответствие в моральных принципах некоторых видных представителей двух потоков эмиграции: «Из писателей первой эмиграции здесь, во Франции, ни один не купил себе квартиру или дом, а из третьей эмиграции Андрей Донатович Синявский – человек непростой, и Марья Васильевна Розанова (жена Синявского. – А. С. ) почти сразу по приезде купили себе особняк под Парижем в Фонтене-о-Роз. На какие деньги? Они же смогли вывезти из СССР свою библиотеку да еще и икону XVI века! За одну эту икону купили особняк, который хотел приобрести посол Алжира. Это сегодня как купить дом за несколько миллионов евро. А Владимир Максимов приобрел в фешенебельном парижском округе почти сразу две квартиры».