– Память памятью, но хотелось бы знать реальную стоимость кольца, – произнёс Микаел, очнувшись от воспоминаний.
– Я уже сказал, оно бесценно, – повторил ювелир, – но только как музейный экспонат. Вор такое кольцо красть не станет. Носовой платок у тебя из кармана свистнет, а его не возьмёт. Конечно, найдутся люди, которые понимают его истинную цену. Они могут попробовать выкрасть его либо купить за бесценок, но это ничего не изменит. Всё равно жены их или любовницы носить его не захотят, и значит, оно опять же останется музейной редкостью – и только… Однако вернёмся к Нерсесу Аштаракеци. Он был умный, принципиальный человек, патриот. Почему же он не стал доискиваться истинных причин смерти католикоса Овсепа, а целиком сосредоточился на прегрешении Соломона Аргутяна, каким бы недостойным оно ни было? Князь, бедняга, с перепугу слёг и вскоре умер… А царица Дареджан жила долго. И тот, кто подмигивал глазом из Санкт-Петербурга, жил долго… А идея возрождения Армянского царства лопнула, как мыльный пузырь… Сейчас, двести лет спустя, разве ты, или я, или он можем восстановить подлинную историю? Можем узнать, если нас вырезáли во имя веры, почему наши храмы стоят как стояли, а от дворцов не осталось и следа? Кстати сказать, подлинная история движется всегда где-то рядом с историей вымышленной, но параллельно ей. Мы живём в вымышленной истории… А тебя за что сана лишили?
…Процессия, направлявшаяся от Патриарших покоев к Кафедральному собору, шла через толпу верующих и туристов. Вдоль её пути образовался живой коридор. Звонили колокола. Католикос шагал под пологом балдахина, осеняя крестом и благословляя паству. Женщины целовали десницу католикоса. За балдахином шествовали столпы общества – почтенные горожане, за ними духовные лица в порядке иерархии: впереди архиепископы и епископы, потом монахи и, наконец, дьячки-саркаваги. Шагавший в группе саркавагов Микаел, рассеянно глядя в просвет меж головами толпы, вдруг уставился на одного из досточтимых граждан, который держал над головой зонт. Микаелу был виден то его затылок, то профиль, а чаще всего – левая рука, сжимавшая рукоятку зонта. Рукав пиджака съехал вниз, оголив запястье с синей наколкой.
В передних рядах по обеим сторонам живого коридора стояли преимущественно женщины. «Гляди, как они нас жалеют! – шепнул Микаелу шагавший рядом дьячок, кивая вправо и влево. – Женщинам кажется, что нас у них отняли… Они чувствуют себя вдовами…»
Католикос возложил руку на голову очередному младенцу на руках у матери. Стоявшая с ней рядом женщина в поношенном платье настойчиво демонстрировала Святейшему свой выпирающий живот – он осенил крестом и беременную. А наколотый синий скорпион то появлялся, то исчезал, заслонённый толпой, и это мелькание словно сообщало ему движение.
Уже в соборе, в самый разгар литургии, Микаел протиснулся вперёд и схватил за ворот господина с зонтом, в помещении превращённым в трость. Микаел неловко задел ногой эту импровизированную опору. Почтенный горожанин потерял равновесие, споткнулся о собственную ногу и упал бы, если бы на помощь ему не подскочила пара дюжих молодцов с бычьими загривками. Они отшвырнули в сторону Микаела и вывели наружу хозяина наколки, вызвав невообразимую суматоху в храме…