О чём угодно воду лей,
Но меру знай – войну не трогай,
Отца родного пожалей!
Пришлось выступать со статьёй «Право на боль», где я написал: «Есть боль участника, но есть боль и соотечественника. Человеку, чьё Отечество перенесло то, что выпало на долю нашей страны, нет нужды заимствовать чужую боль, потому что она принадлежит всем и передаётся от поколения к поколению, равно как и гордость за одержанную Победу… Мирные поколения должны знать о войне всё, кроме самой войны. Откройте сборник любого поэта, рождённого, как принято говорить, «под чистым небом», и вы непременно найдёте стихи о войне… Откуда она, эта «фронтовая» лирика 70–80-х годов, написанная людьми, не знающими, что такое передовая (линия, а не статья), не ходившими в атаку (разве только в учебную)? …Дело, видимо, в том, что исторический и нравственный опыт Великой войны вошёл в генетическую память народа, стал свойством, чуть ли не передающимся по наследству в числе других родовых черт…»
Вот на эту-то генетическую память и повели охоту уже тогда, в 1980-е. Сначала осторожно: «Ну что с того, что я там был?», потом всё наглее. В 1990-е развернулась настоящая битва за память. Войну пытались выставить кровавой разборкой двух диктаторов, стоившей миру миллионы жизней. Хатынь в нашей исторической памяти пытались заменить на Катынь. Когда я стоял в прошлом году возле Василия Блаженного, а на меня, обтекая храм, двигался полумиллионный «Бессмертный полк», я думал о том, что в битве за память наметился перелом. Теперь главное, чтобы в Ставке не оказалось предателей. Такое мы уже проходили…
Я почти не притронулся к тем давним стихам, оставив в них всё как было: и наше тогдашнее прямодушие, и прежнее неведение, и горячие заблуждения, и веру в то, над чем ныне принято ухмыляться…
Прочти, товарищ!
Свадебная фотография 1941 года
Она не выдержала и смеётся,
В его плечо шутливо упершись.
…Он послезавтра станет добровольцем,
Его подхватит фронтовая жизнь.
Нахмурясь, чтобы не расхохотаться,
Он купчик обвенчавшийся. Точь-в-точь!
…Ей голодать, известий дожидаться,
Мечтать о нём, работать день и ночь.
Своей забаве безмятежно рады,
Они не могут заглянуть вперёд.
…Он не вернётся из-под Сталинграда.
Она в эвакуации умрёт.
А если б знали, что судьба им прочит,
На что войною каждый обречён?!
…Она так заразительно хохочет,
Через мгновенье засмеётся он.
1974
Сумасшедшая
Она кричала о войне:
О сорок первом, сорок третьем…
Я замер – показалось мне,
Что до сих пор война на свете!
Она кричала о врагах,
О наших танках,
О Сталине и о станках,
О спекулянтах,
О том, что вот она верна.
И про «овчарок».
В её глазах была война –
Свечной оплавленный огарок.
Закон ей в этом не мешал,
Она ещё кричала что-то.
Вокруг был мир, кругом лежал
Снег цвета довоенных фото.
1975
21 июня 1941 года. Сон
Как я хотел вернуться в «до войны» –
Предупредить, кого убить должны.
Арсений Тарковский
Сегодня я один за всех в ответе.
День до войны. Как этот день хорош!
И знаю я один на белом свете,
Что завтра белым свет не назовёшь!
Что я могу перед такой бедою?!
Могу – кричать, в парадные стучась:
– Спешите, люди, запастись едою
И завтрашнее сделайте сейчас!
Наверно, можно многое исправить,
Страну набатом загодя подняв!
Кто не умеет, научитесь плавать –
Ведь до Берлина столько переправ!
Внезапности не будет. Это – много.
Но завтра ваш отец, любимый, муж
Уйдёт в четырёхлетнюю дорогу
Длиною в двадцать миллионов душ.
Запомните: враг мощен и неистов… –
Но хмыкнет паренёк лет двадцати:
– Мы закидаем шапками фашистов,
Не дав границу даже перейти!.. –
А я про двадцать миллионов шапок,
Про всё, что завтра грянет, промолчу.
Я так скажу:
– Фашист кичлив, но шаток –
Одна потеха русскому плечу…
1975
Ключи
На фронте не убили никого!
Война резка –
в словах не нужно резкости:
Все миллионы – все до одного –
Пропали без вести.
Дед летом сорок первого пропал.
А может быть, ошибся писарь где-то,
Ведь фронтовик безногий уверял:
Мол, в сорок пятом в Праге видел деда!
…Сосед приёмник за полночь включит,