Первое короткое посещение Флоренции меня разочаровало. Я чувствовала себя обманутой и обиженной, как ребёнок, которому вместо обещанной новой красивой куклы подсунули странную и непонятную игрушку. В общем, город Данте и Микеланджело я покинула без всяких сожалений. Впереди нас ждал Рим.
Прошло года три, и капризная фея решила изменить моё первое впечатление от Флоренции.
Глава II
Увидеть Флоренцию и не умереть
В этой главе постсоветская система здравоохранения и дух Флоренции одерживают блестящую победу над болезнью
Однажды на прогулочной дорожке клинического санатория «Барвиха» судьба столкнула меня с медленно идущей навстречу немолодой дамой. Мы поздоровались и разговорились. Дама звалась Прасковьей Александровной и в подмосковном медицинском учреждении проходила курс реабилитации после тяжелейшего инфаркта с последующим шунтированием сердца. Прасковья Александровна глянулась мне сразу и безоговорочно. Нравилось мне всё: неторопливость движений, небрежная элегантность в одежде, низкий глубокий голос, необыкновенная доброжелательность (за пятнадцать лет дружбы я только один раз услышала от неё негативное мнение о ком-то: «Вы знаете, мне кажется, он не очень хороший человек»), мягкая ирония, внимание к собеседнику. Она не только слушала, но и слышала, живо реагируя на сказанные слова. Прасковья Александровна принадлежала к тому типу женщин, про которых моя бабушка говорила: «Она очень интересная», что в переводе означало: запоминающаяся внешность и неординарная личность.
Так оно и было. Пуся (так ласково называл её муж) родилась в правильной интеллигентной московской семье с дипломатическим уклоном. Провела несколько лет с родителями в Нью-Йорке, а достигнув «призывного возраста», поступила на кафедру искусствоведения исторического факультета университета им. Михайло Ломоносова, где в конце 40-х годов прошлого столетия лекции читались корифеями, чудом избежавшими сталинских репрессий. Юная студентка Прасковья по уши влюбилась сначала в Италию, а потом в красавчика и умницу Игоря Макарова. Обе влюблённости Прасковья Александровна пронесла через всю жизнь. Игорь Михайлович сделал головокружительную карьеру во многом благодаря тому, что рядом с ним всегда была верная, преданная, умная, тонкая и любящая женщина.
Вот её-то я и встретила у озера барвихинского санатория. Мы взяли за правило вместе выходить на «тропу здоровья», проводя время в приятной беседе о том о сём и обо всём, начиная с последних московских театральных премьер и выставок и заканчивая фасончиком кофточки, недавно купленной в заграничной поездке. Буквально с первой встречи мы поняли, что обе неравнодушны к Италии, но отдаём предпочтение разным её частям: она – северу, я – югу.
Прасковье Александровне больше всего нравилась Флоренция. Я слушала её восторженные рассказы о бесподобном городе Микеланджело и Боттичелли, о великих Медичи, сногсшибательных фресках Джотто, коридоре Вазари, несметных богатствах галереи Уффици и дворца Питти, о дивных садах Боболи, о культе прекрасной дамы Беатриче, воспетой Данте, и многом другом. Я узнала, что чудом Прасковья Александровна не умерла, приехав на свидание с горячо любимым городом. В первую же ночь ей стало плохо, местная скорая помощь «Мизерикордия» отвезла её в знаменитую больницу Санта-Мария-Новелла, где ей оказали первую и правильную помощь, а через несколько дней спецтранспорт доставил больную на операционный стол академика Чазова.
Но не только знаменитый хирург спас Прасковью Александровну. Я уверена, что во время многочасовой операции над ней витал дух любимого ею города, который не мог допустить печального исхода, ведь он считал себя истинным флорентийцем, а следовательно – всесильным.
Трепетное отношение моей новой знакомой к старой Флоренции заставило меня задуматься о собственных связях с великим городом. Неужели глупая официантка и нерадивая гидша Иорданка так сильно повлияли на моё восприятие общепризнанного центра культуры эпохи Возрождения?