Исторической прозе необходим ренессанс. Её средневековье затянулось. В перестройку и девяностые казалось нелепым писать что-то серьёзное, когда мыслями и кошельками читателей распоряжались звездочёты и придворные шуты. Редкие подвижники брались за перо, не надеясь на признание. Оно, как и многое в стране, приватизировалось людьми опытными и предприимчивыми. На соседство с «Войной и миром» претендовали десятки «Анжелик и султанов», тыняновского «Кюхлю» и толстовского «Петра Первого» пытались распять на «Цветочном кресте» Калядиной. Да и сам жанр старательно и стремительно разрывали на диковинные направления: фолк-хистори, «попаданцы», новая хронология, славянское фэнтези.
Драматурги устраивали кукольный телетеатр; перебежчики и невозвращенцы на берегах Потомака и Темзы безменами взвешивали потери Красной армии; математики на отечественных счётах и соросовских калькуляторах уточняли хронологию; дети юристов судили вождей – в общем, топили наше прошлое в аквариумах, давили красными колёсами, хоронили под подшивкой «Огонька». Был запущен и громогласно тикал плюрализм замедленного действия. И неизбежно рванул бы, если бы не начали насильно, как картофель в старину, внедрять единую историческую концепцию.
Рассмотрим феномен писателя Анташкевича: никому не известный автор сам собой возник на столичном книжном миру, не представился, как повелось, на все стороны, громогласно и с помпой, а спокойно выбрал себе делянку и взялся за гуж. Здесь вина критиков, что проглядели писателя уровня Пикуля, крепкого исторического романиста, державника и просто трудягу – попробуй за такой короткий срок выдать на-гора столько книжищ (вышел уже четвёртый роман «харбинского» цикла), где и шрифт убористый, и между строк тесно, но хорошо ощутим простор – имперских масштабов…
И столь же велика катастрофа. Красный смех звучит над томящимися в сырых окопах мужичками и их благородиями, он не разбирает рядовых и золотопогонников, проникает в блиндажи, заглушает клёкот снарядов и гудящие эшелоны с кормом для вшей.
В книгах цикла не столько мельтешение выдуманных героев-марионеток – русские орлы и соколики целятся сверхточными шапками в зарвавшихся япошек, хищных камикадзе Микадо или с дружным «ура!» теснят остроголовую кайзеровскую пехоту в Восточной Пруссии и австрияков с мадьярами в Галиции. Нет, с этим всё в порядке, Анташкевич интересен нам как раз другим. Все эти ратные подвиги громыхают у него не в выморочном постмодернистском пространстве, как у Акунина или Юзефовича, у него в книгах не сусальная империя с хрустом французской булки, вензелями, самоотверженными жандармами и благолепными венценосцами, где всего и проблем-то – вольнодумцы с бомбами и пейзане с прокисшими сливками. Его «Россия, которую мы потеряли» воссоздана по другому принципу и если с научной точки зрения не достовернее, то уж точно бережнее. Да, есть персонажи-функции, маски, узнаваемые типы – не всяк Лев Толстой, у которого одинаково правдоподобны аристократка, дерево и конь.
Интересен романный образ Николая II, Верховного главнокомандующего русской армии с осени1915 г. В одной из «фронтовых» глав император прогуливается в окрестностях Ставки, погруженный в свои мысли:
«Он услышал за спиной далёкий рокот и коротко оглянулся: за ним следовали два авто охраны: «Молодцы, держат дистанцию, научились. А может, я напрасно убрал Джунковского (шеф жандармов – В.А. ) ?..»
Царь снял перчатку, зажал в кулаке подобранный с дороги холодный камешек для сына, чтобы согреть, и…пошёл левой.
«…Нет, не напрасно, раз об этом просила Аликс!»
Упругая мысль соответствовала упругому шагу.
«Не напрасно! Сейчас дойду до той ветлы, и можно будет поворачивать обратно! Всем хорош, конечно, Джунковский, и чего бы ему было не поладить с нашим Другом, зачем было упорствовать и дать распространиться рапорту… ну, доложил мне, потихоньку, и молчи! А то ещё арестовал… Откуда вам всем знать, как наш Друг помогает беби, раз Аликс без него не может, при чем тут государственные дела?..»
Где у иных «петербургские тайны», пинкертоновщина и Союз Михаила Архангела, у Анташкевича – сопки Маньчжурии, забайкальские вёрсты, болота Курляндии, изрезанная траншеями Западная Белоруссия, госпитали тылового Симбирска, канонерки, винтовки, казацкие пики и вороньё. Не пожелал автор, китаист и потомственный военный, торговать засахаренной клюквой. Вышел не комикс про Шерлока Холмса на службе самодержавию, где супергерой боксирует с «пламенными революционерами», а гувернантки или дворецкие стреляют по-македонски. Анташкевич оставил эту диснейлендовскую феерию почтенным джентльменам с их детективами а-ля русс.