* * *
Благодарю тебя за добрые стихи,
И ветер стих, и улеглось ненастье,
Конечно, это штрих, ещё не счастье,
А мы до горя больно все легки;
Я чую – знак беды угас,
Как зимняя звезда на небосклоне,
И, честно говоря, хоть жизнь на склоне,
Теперь уж и минута, словно час,
Умру я ненадолго – отоспаться –
И завтра к вам вернусь со склона Мухалатки,
Целую вас, пока, мои ребятки.
Свет мой…
Свет мой…Рассказ
Литература / Проза
Глушик Екатерина
Геннадий ЖИВОТОВ
Теги: Современная проза
Анна смотрела телевизор. Дел по небольшому хозяйству было полно, но она всё отложила, уселась на лавку. Несколько часов подряд всматривалась в экран, надеясь, что увидит! Ведь обещал Колька, изредка навещающий её бывший жених дочери, что пройдёт с фотографией Якима по Красной площади.
Вот пошла бы Нинушка за Кольку – и жила бы сейчас рядышком, в десяти километрах. Сама Анна виновата: хотела детей поднять, чтобы как у людей, чтобы Яким видел, что она слово сдержала. Уходил, наказал ли, попросил ли: «Ну, Анна, я пошёл. А дети наши… Да ты и сама знаешь, как быть. Я вернусь. Но наказ скажу: чтобы дети наши… Чтобы и сами счастливы, и перед людьми не стыдно». Ткнулись как-то неуклюже носами друг в друга. Тут его родители обхватили, мать исцеловала всего, последыша, любимого, ласкового. Отец сурово-растерянно наставлял: «Сынок, в роду у нас ни трусов, ни подлецов не было. Да. Такое вот дело. За жену, детей не беспокойся. Они – за нами. Мы – за ними. Не пропадём. Ты, главное…» – и замолк. Что тут главное? И говорить не надо.
Родители до ворот проводили, стояли, опершись на палки – всяк на свою. Немолодые, изработавшиеся. Анна с Нинушкой на руках за мужем – до сельсовета. Макарка за отцову штанину ухватился и всю дорогу ревел, никак успокоить не могли. На сердце саднило: что так ребёнок плачет! Ведь и не баловень, отцу и цыкать не надо – стоит посмотреть со значением. А тут и прикрикивали на сынишку, и оплеуху обещали, а он только пуще орёт. Так на рёв изошёл – хоть водой не обдавай.
У правления уже кое-кто собрался, а кто-то «возами» ещё тянулся: сам идёт, да за ним жена, да дети, да старики плетутся… И уж всю дорогу перегородили. Гомон: и рёв, и балагуры, и гармонь. Бабы – все в слезах. Старики тоже нет-нет да и смахивают. А ревущий Макарка ребятню обзаразил – такой рёв подняли! Эпидемия, да и только!
Вышел председатель, в окно патефон выставили. Музыка, напутствия-речи, кумачи… Ждали, что машина придёт, но позвонили, сказали: до Юрьева Лога сами идите, там всех подхватят. И вот построились колонной по два в ряд, и строевым шагом под «Прощание славянки» прошли мимо сельсовета, крыльцо которого деревенской трибуной служило. А на ступеньке крыльца пристроилась Пелагейка блаженная и всех крестит, всех крестным знамением осеняет. Её и не гонит никто, и вот кумачи, кресты, песни, плач – всё вместе. Председатель свой георгиевский крест нацепил, чего не делал никогда, одну руку к козырьку приложил, другой и сам слезу то и дело смахивал. И в речи своей, которую едва договорил – всё ком в горле стоял, – сказал: наше дело правое, победа будет за нами, а когда вернётесь героями домой, мы будем встречать вас цветами, флагами, хорошими показателями по труду, и вы, победители, пройдёте парадным строем.
Из двадцати трёх тогда ушедших добровольцами (не стали и повесток дожидаться, пошли, ну а потом кому-то из этих и повестки пришли. А кто-то, не пойди он сам, так бы дома до конца войны и остался) всего восемь вернулось. А председатель не дожил до парада-то – от сердца умер. Раз домой и к ночи не пришёл, жена отправилась за ним: ну, до ночи работать – оно понятно. Но уж скоро светать начнёт, а он где? Ведь чуть свет – опять на работу. Он в правлении за столом сидит, голову на руки уронил. Подумала – спит. А он – уж вечным сном.
Письма от Якима – самое дорогое, что у Анны в доме хранится. Не любитель был писать, но семь треугольничков пришло. А потом – и похоронка. Конечно, не верила. Конечно, думала, что ошибка. Сколько вон по ошибке недобрых вестей по домам шло! Но после войны приехал его однополчанин – в городе соседнем жил. И сдружились-то, потому как земляки. Рассказал: погиб геройски – в атаку шли. И рассказывал когда, всё будто стыдился, что сам – жив, всю войну прошёл, а Яким погиб, троих деток оставил. Знал, что третий родился. Успел узнать. Даже сто грамм выдали, когда письмо получил. Гадал всё – на кого похож. Говорил: хорошо бы на Анну. Она такая красавица, такая добрая жена. Анна слушала и плакала. Ей муж таких слов и не говорил никогда. Стыдился. Её стыдился, а чужих людей – нет. Так и бывает: в чужих людях что сделаешь, а дома и признаться неловко. Да и о хорошем как-то неловко сказать.