– Дмитрий Сергеевич опасался абстракционизма и сюрреализма?
– Да, академик Лихачёв не боялся назвать короля голым. Сегодня зрители, вслед за ангажированными искусствоведами и критиками, стыдятся говорить о своём неприятии современных «арт-практик». Особенно в последние годы, когда произведения провокативного современного искусства (вроде маринованной акулы Дэмьена Херста) начали стоить на рынке бешеных денег. Но он предупреждал и о четвёртой угрозе, ещё более страшной. Это недобросовестная интерпретация классики.
Авторская интерпретация классики попросту необходима при переводе произведения с художественного языка литературы на новый язык – например, театра или кино. Ведь у современного театра и кино собственные уникальные художественные возможности, которыми не могли располагать Пушкин или Гоголь. Это даёт интерпретатору восхитительную свободу со-творчества, позволяет глубже и ярче раскрыть замысел классика. При условии, конечно, что интерпретатор не ленится читать дневниковые записи, черновики, письма того же Пушкина или Гоголя, чтобы вникнуть в его подлинные смыслы. В этом случае происходит то, что Михаил Бахтин называл восприятием ценностного центра автора.
Но нередко современному интерпретатору попросту лень совершать это путешествие в мир ценностей классического автора. Ведь он полагает себя с Пушкиным на дружеской ноге, с Гоголем запанибрата. Зачастую интерпретатор убеждён, что лучше самих авторов понимает смыслы их произведений.
Здесь происходит постмодернистский отрыв новодельного креативного конструкта от изначального ценностного содержания классики. Пользуясь брендом Гоголя, современный постановщик создаёт собственное произведение. А там непременно меняются местами сакральное и профанное, высокое и низкое, ценности и симулякры. Именно это составляет суть художественного метода тех, кто на театральных сценах торгует расчленённой классикой.
Академик Дмитрий Лихачёв подчёркивал, что «точность истолкования произведения – это один из элементов охраны нашего литературного наследия» . Он был убеждён: тот, кто субъективно истолковывает Пушкина, Достоевского или Чехова, дискредитирует их. Потому что тем самым предполагает «шаткость и неопределённость замысла классика, его творческую слабость» .
Понятно, что паразитирование на имени всемирно известного художника обеспечивает захват внимания аудитории. Продать дневниковые записи собственных наркотических галлюцинаций гораздо легче, если назвать их, к примеру, «Щелкунчик. ццdoc.» или «Мёртвые души 2.0.».
Это не значит, что нужно запретить всё, что не соответствует классической ценностной канве. Просто имеет смысл перестать путать цензуру с экологией культуры, а Гоголя с яичницей. И честно писать в театральном меню: «Яичница по мотивам Гоголя».
Однако «переписываются» не только классические тексты. В каком-то смысле современный город, любой регион и Россия в целом – тоже культурный текст. И этому геокультурному тексту угрожает перекодирование.
О вымышленных ландшафтах культуры
Вы не знакомы с новой культурной картой Москвы? На одной из своих конференций (разумеется, оплаченных за счёт государства) теоретики провокативного искусства с радостью отмечали, что для многих иностранных туристов храм Христа Спасителя в Москве – теперь не что иное, как Pussy Riot Church.
Прекрасный собор в неовизантийском стиле, надгробный памятник русским воинам, на который собирали деньги всем миром, драматическая история варварского разрушения и возрождения – всё это как бы перечёркивается двумя минутами невнятного кликушества. Повсюду – от «народной карты» Яндекса до Fourthsquare – пользователи помещают на этом знаковом месте маркер: «церковь Пусси Райот».
Вместо Красной площади – «Площадь прибитых мошонок». Не памятник Фёдору Достоевскому, а The «Idiot» Guy. И у Литейного моста в Питере – тоже новое, непристойное название.
Рекодирование культурной географии России – такие же цели преследовал большевистский план монументальной пропаганды в самые первые годы советской власти. Тогда монументы вырубали из дерева и наскоро отливали в бетоне, а потом живенько раскрашивали. Эстетической роли болваны Разина и Робеспьера не играли. Важно было десантировать их в знаковых точках города, захватить территорию, сменить «гения места» – и задать новую систему геокультурных координат.