Везёт мне на женщин, которые любят стихи,
фигура моя нестандартная их не смущает.
Им душу открой, их удачным словцом удиви,
сравни их фигурки с античною грацией амфор,
а то, что поэт толстоват, то моим визави
и дела до этого нет под гипнозом метафор.
Ну ладно… У нас календарная нынче зима,
снег горы засыпал, и смотрится это красиво.
В порт сейнер заходит, и чаячья там кутерьма
достигла своей кульминации перед поживой.
Их мелкой ставридкой всегда угостят рыбаки,
обычай такой, а обычай, поверь, не причуда;
я тоже к причалу спешу, опоздать не с руки,
мне тоже насыплют кулёк серебристого чуда.
Ведь сам бригадир, закадычный дружок мой и враль,
опять наплетёт про дельфинов, гуляющих строем,
их к рыбе ведущих… И будет ли рыбным февраль?
А вот в январе уже план перевыполнен втрое.
Я верю, я сам выходил с ними в море не раз
(ещё не утрачена хватка былая матроса!),
и стая дельфинов, в каком-нибудь метре от нас
играя, неслась и резвилась у самого носа…
Над Ялтою ветер кромсает и рвёт облака,
они собираются в орды и мчатся, как гунны:
Фортуна рыбацкая вовсе не так уж легка,
но кажется мне, нет достойнее в мире Фортуны.
* * *
Разнотравье. Ромашки – по пояс.
Пчёл в соцветьях натруженный гуд.
О душе не всегда беспокоясь,
жил, как многие люди живут.
Пил, влюблялся, дружил с кем попало,
плавал в бухтах, раскован и лих,
в Чёрном море не встретишь кораллов,
да хватает в нём див и других.
Я любовь, как положено, встретил,
был я счастлив – крути не крути,
дует в юности аховый ветер,
не даёт задержаться в пути.
На яйле понимаешь яснее
жизни путь, и шепчу я себе:
потому повстречался я с нею,
что так было угодно судьбе.
Я грущу о банальных событьях,
сердце бьётся в груди всё сильней,
ведь не мог до сих пор позабыть я
ничего – ни тебя, ни тех дней.
И валя на судьбу все просчёты,
все ошибки, разлуки, дела,
никому не открою я, кто ты,
кем ты в юности шалой была.
Пусть останешься тайною вечной,
пусть тревожишь, как в полночь луна,
а за то, что расстались беспечно,
бед хлебнули мы оба сполна…
* * *
Т.Е.
Плебейство толпы победить невозможно, зато
его подогреть, возбудить – подлецам не вопрос.
Как нынче в саду разоряется ветер с плато!
Как листья он гонит ай-петринских стылых берёз!
Я сам был в толпе, я инстинктам её потакал,
но вырвался всё ж, так ликуй же, душа, хохочи!
Тяжёлая туча созвездья смела, точно трал –
рыбёшек беспечных, и двинулась дальше в ночи.
Плебейство толпе заменяет и мозг, и глаза,
поэтому часто не ведает, что же творит.
Как нынче над морем вовсю громыхает гроза!
Как ночь пропорол неожиданно метеорит!
Я знал прохиндеев, ведущих толпу за собой,
я знал, что обманут, и в душу вселялся мороз.
Так явственно слышен в саду этой ночью прибой,
знать, шторм не закончился, как обещал нам прогноз.
Плебейства толпы избежать нам подчас не дано.
О, горек тот миг, если встретятся ваши пути!
Безумства природы порой разрушительны, но
безумства души всё ж опаснее, как ни крути.
Я видел толпу, дух плебейства в ней бил за версту,
и ею командовал наглый какой-то полпред.
О, как прохиндеи умеют использовать ту
бесовскую гниль обезумевших граждан в толпе!
Плебейство толпы победить невозможно, но я
о тех подстрекателях, вот кто действительно – гнусь!
Конечно, поэт никому никакой не судья,
но тему поднять, обозначить – обязан, клянусь!
О, чёрный талант подстрекательства – вот где беда,
он редок, носителей подлых – всего раз-два-три!
Толпа – это, в сущности, та же большая вода,
чтоб выйти из русла, ей нужен толчок изнутри.
Плебейство толпы – божья кара, поверьте, за то,
что вера в душе если есть, то почти не горит.
Как нынче в саду разоряется ветер с плато!
Как ночь пропорол неожиданно метеорит!..
Мой герой
Кто мой герой? Ответь мне, опыт!
О ком пою, отринув стыд?
То к морю путь он свой торопит,
то как безумный в лес бежит.
Вот он штурмует гор вершины,
ему кричат друзья: «На кой?»
То мотоциклы, то машины
ведёт он опытной рукой.
А вот он, бедных всех беднее,
несчастнее несчастных стал:
любви не получилось с нею –