«…Далее она кинулась за деревянной шваброй. Пытаясь предупредить удар, я перехватил швабру и вырвал её, но удар по голове всё же получил. Когда я увидел, что она встала в оборонительную позу, и понял, что она боится швабры, я бросил швабру, думая, что она успокоится, видя моё миролюбие.
Тогда Санчирова буквально вырвала в одно мгновенье из-за шкафа деревянную засетченную раму (оконная, вставная, от мух) и с размаху сверху вниз нанесла удар…»
Алмазов снова разволновался: «Бросалась, будто тигрица разъярённая, желающая разорвать меня на куски! И это женщина, хранительница очага и предмет вожделения?! И всё из-за денег, тоненькой пачки презренных купюр, которые достаются мне благодаря профессионализму и интеллекту. Уже сколько не живу с ней как с женой, вот только родительскую квартиру никак не разменяем, детей общих нет, а она продолжает считать мою зарплату своей».
Доктор снова склонился над листом бумаги, почерк его утратил приятную волнистость и стал напоминать электрокардиограмму больного, страдающего экстрасистолией:
«…Мне пришлось схватить стул и подставить под удар. Ножки стула прорвали сетку и смягчили удар по голове. Здесь я удачно перехватил стул одной рукой и, делая оборонительные покачивания им в воздухе, другой рукой открыл дверь, поставил стул и вышел…»
Алмазов отвлёкся от объяснительной: «Ведь нападала, зная о моей врождённой интеллигентности, что не могу ударить женщину. Любой другой просто размазал бы её по стенке».
«…Искурив сигарету, я пошёл к Вам, но не нашёл. Сознание неправомочности происшедшего в стенах служебного помещения, односторонности (в пользу женщин) существующих в нашем государстве законов, собственной юридической незащищённости и уязвимости (и как мужчины, и как рядового специалиста против вышестоящего, и как пенсионера), неприличности (моральной) оглашения подобных фактов мужчиной (пусть даже и вынужденного оглашения) и других моментов на фоне перенесённого нервного перенапряжения ещё долго держало меня в состоянии какой-то внутренней дрожи на клеточном уровне.
Я кое-как доработал смену и пошёл к старшему брату рассказать о случившемся, и ещё потому, что дома сцена могла повториться, так как рукоприкладство, швыряние предметов, срывание дверных шпингалетов и тому подобные «подвиги» терплю дома не только я, но их испытала на себе и моя покойница-мать.
О скверном поведении и оскорблениях я уже просто молчу – мелочь.
Из разговора с братом я узнал, что после описанного Санчирова приходила к нему, закатила скандал, сквернословила и учинила допрос, выясняя личность находившегося у брата пенсионера, который много лет проработал с братом и который пришёл навестить товарища…»
Врач Алмазов, не прекращая написания объяснительной, принялся размышлять: «Откуда берутся такие женщины? Даже десять высших образований не изменят их плебейской, низменной сущности! Вот я, доктор Алмазов, потомственный интеллигент, так это сразу всем видно. А эту гарпию уже ничем не исправишь. Только мой покладистый характер позволяет существовать с ней под одной крышей. Хорошо ещё, что квартира моя собственная, досталась по наследству от отца и матери, а так она уже давно бы меня из дома выгнала!»
Объяснительная между тем продолжала обрастать подробностями:
«…Мои шишки-гематомы к следующему дню расползлись под апоневрозом, и на лоб стал наползать синий цвет. Я стал лечиться примочками от синяков и таблетками от головной боли. Но к понедельнику я эффекта не добился. Идти за больничным или на работу и объяснять, откуда синяк? Это могли расценить как сенсацию обо мне и о нашей больнице. Но я обслуживаю и свою смену (вторую), и экстренные вызовы в этом месяце. Тогда я продолжал лечиться, но рентген-лаборантам регулярно сообщал свой ежедневный адрес и телефон. Сегодня я вышел на работу…»
Алмазов взял в руки небольшое зеркало и удручённо стал рассматривать своё лицо. Безобразный грязноватый, синюшно-багровый кровоподтёк с зеленовато-желтушным оттенком залил благородный аристократический лоб и захватил верхние веки. Теперь чёрные очки среди зимы приходится носить. «Ведь знала, подлая, что бьёт не только по жизненно важному органу – голове, но и по другому «больному месту». Она хотела спровоцировать у меня алкогольный срыв, нарушить почти двухлетний период воздержания. Думала, что если Алмазов выпьет, то остановится только через месяц. А там и с работы его выгонят, ведь он уже достиг пенсионного возраста. Далеко идущие цели преследовала коварная «бывшая». Хорошо, что я сумел остановиться через пять дней путём невероятного усилия воли».