А. Ермакова не упрощает свою задачу: нарисуй она Киру более покладистой (а если принять сравнение сознания ребёнка с пластилином – мягкой и податливой), то на пути к счастливому финалу не было бы серьёзных препятствий. Но нам будто хотят напомнить гоголевский призыв: «полюби нас чёрнинькими, а белинькими нас всякий полюбит»…
В то же время автор понимает: если «эмоциональные удары» будут следовать подряд один за другим, реакция читателя на них может притупиться. Поэтому используется различные приёмы – иногда не совсем обычные. Так депрессивное – вплоть до суицидального – настроение, периодически охватывающее Андрея, его жена использует как повод для не самых безобидных шуток… А рассказ о смерти бабушки Киры, написанный жёстко, с натуралистическими подробностями, начинается с детской страшилки о грозящих гибелью жёлтых шторах, что придаёт истории едва ли не пародийное звучание... Кстати, в романе звучит такая мысль: «Жизнь всегда резче выступает на фоне смерти». И, судя по всему, наоборот…
Вообще А. Ермакова нередко работает, что называется, «на грани». Касается это и языка. Словотворчеством постоянно занимаются и Полина, и Андрей (как мы помним, литераторы), и даже их дочка. В этом смысле характерно щемящее описание реакции детей-даунов на появление – стараниями волонтёров – рядом с интернатом будки с собакой по кличке Дурында: «На прогулке окружали будку, большеголовые и улыбчивые, нагибались, отталкивая друг друга, заглядывали внутрь и звали: «ЫУ! ЫУ!» Дурында нехотя вылезала, к ней тут же тянулись гладящие и галдящие руки. Они ласкали собаку… Те дети, кому не хватало места возле Дурынды, гладили будку, будто тёплого доброго друга. Собака терпеливо сносила эту густую и липкую, смолянистую любовь… Виляла хвостом, время от времени лизала протянутые к ней руки, пахнущие детским снегом, и улыбалась». Как видим, автор пишет «не по правилам», рискуя навлечь на себя упрёки их блюстителей. Но, по-моему, в подавляющем большинстве случаев такой риск оправдан: текст становится эмоционально богаче, возникают новые смысловые оттенки.
А. Ермакова мастерски выстраивает повествование. Некоторые сюжетные линии, поначалу казавшиеся случайными, необязательными, вдруг обретают неожиданное звучание, оказываются проводниками дополнительного смысла, работающего на главную идею романа. Так при беглом, не очень внимательном чтении от нас может ускользнуть, например, то, что Илья и Кефирка – дети Аллы, с которой связана тема суррогатного материнства …
В романе представлены разные стороны сегодняшней действительности, разные слои общества – от литераторов до бомжей (порой родителей детдомовцев) и гастарбайтеров. А судьбы последних в свою очередь отражают процессы, происходящие на постсоветском пространстве – в частности, Украине и Молдавии… Поиски новой работы уволенной из журнала Полины – повод показать такие «достопримечательности» столицы как магазин «Икея» или пиццерия. А заодно дать читателю представление о некоторых нюансах современных отношений «труда и капитала»… Таким образом, небольшой по объёму роман в каком-то смысле представляет собой современную «энциклопедию русской жизни». Я даже не уверен, что такая задача сознательно ставилась – очень уж органично и непринуждённо это получилось, будто само собой…
Автор «отрывается по полной» в постоянных спорах Полины со своей матерью, которая настолько «увлеклась фэн-шуем, патологически уверовав в него, как в действенную философию благополучия и полной гармонии», что каждый их диспут воспринимается как номер юмористического шоу. Сходный эффект имеет описание редакционных будней журнала «Женские советы»: его публикации, как и фэн-шуй, «дурачат одиноких несчастных баб». Кроме этих сквозных линий, есть локальные эпизоды. Например, Полина с мужем однажды из любопытства заглянули в магазин интима «Казанова», где посетителей «продавец явно не собирался отпускать… без покупки».
Более сложную функцию выполняет фигура «полусумасшедшей старухи» Алевтины Фёдоровны. По её устным воспоминаниям Полина, ищущая любую возможность подработать, взялась написать книгу. Однако каждый раз мемуаристка рассказывает о себе взаимоисключающие вещи: «То она была известной оперной певицей, то учительницей в сельской школе, то виртуозным ювелирным мастером, изготавливающим украшения для жён членов ЦК партии. Бездетная старая дева легко превращалась в измотанную несчастливыми браками кокетку, до сих пор ищущую своего единственного». В результате получился «роман о множестве её судеб, прожитых полноценно и истово, и какая из них была реальной – не знает никто». В этих безумных фантазиях Полина улавливает сладостно-тревожный мотив влияния любви на судьбу человека. «Какая-то манкая жуть, – признается она, – держала меня час за часом возле этой старухи».