Отец писателя – ветеран Великой Отечественной войны, моряк-подводник. Нормальный человек гордился бы таким отцом. Не то Шишкин. «В детстве я страшно гордился, что у моего папы была подводная лодка… – пишет он. – Потом я вырос и понял, что в 44-м и в 45-м году отец топил немецкие корабли, которые эвакуировали беженцев из Риги и Таллина. Сотни, если не тысячи людей нашли свою гибель в водах Балтики – за это отец получил свои ордена. Я давно не горжусь своим отцом, но и не осуждаю».
А мама у Шишкина была директором одной из лучших московских школ. Вот что пишет её ныне заграничный сынок: «Её поколение выросло под плакатом «Родина-мать зовёт!» Может, она и в Афганистан меня отправила бы не только с болью, но и с чувством исполненного долга матери перед отечеством, если бы я не поступил после школы в институт с военной кафедрой… Тогда, в школе, я, конечно, не осознавал, как тяжело было маме и всем нашим учителям: перед ними стояла задача без решения – учить говорить детей правду, вводя их в мир лжи... Школа учила детей рабов смирению…»
Писатель уверяет читателей, что уж он-то не был рабом и за это страдал. Со школьных лет. Так, все одноклассники списывали из учебника сочинение по Толстому, и все получили пятёрки, один он получил тройку – «за отсебятину». Я старше Шишкина на три десятка лет, учился ещё в сталинские годы, у нас «отсебятина» поощрялась, именно за неё учителя ставили пятёрки. Что-то не верится мне в шишкинскую историю с сочинением. Но, безусловно, верю его истории с военруком. Ему будущий лауреат всех литературных премий заявил, что является пацифистом, в людей стрелять никогда не будет и до автомата не дотронется (а надо было учиться разбирать автомат). На что военрук сказал: ты плохой патриот, Шишкин, когда начнётся война, твои одноклассники пойдут умирать за родину, а ты станешь дезертиром. «Это прозвучало приговором, – продолжает наш бывший соотечественник из Швейцарии, – а я, может быть, впервые ощутил, что такое чувство собственного достоинства». Согласитесь, странно, когда чувство собственного достоинства возникает от предвкушения своего будущего дезертирства.
В одном из эссе, составивших книгу, Шишкин задаётся вопросом: в чём, собственно, суть писания по-русски? И отвечает: «…Русский язык является телом тоталитарного сознания. Быт всегда обходился без слов: мычанием, междометиями, цитатами из анекдотов и кинокомедий. Связные слова нужны власти и литературе. Русская литература – способ существования нетоталитарного сознания. Тоталитарное сознание с лихвой обслуживается приказами и молитвами. Сверху – приказы, снизу – молитвы. Вторые, как правило, оригинальнее первых. Мат – живая молитва тюремной страны. Указ и матерщина – это отечественные инь и янь, дождь и поле, детородный орган и влагалище. Вербальное зачатие русской цивилизации».
И ещё о русском языке: «На протяжении жизни поколений тюремная действительность вырабатывала тюремное сознание... Это сознание выражалось в языке… Когда все живут по законам лагеря, то задача языка… сделать это словесно. Унизить, оскорбить, отнять пайку. Язык как форма неуважения к личности… В стране, живущей по неписаному внятному закону – место слабейшего у параши, – наречие адекватно реальности. Слова насилуют. Опускают».
Нет сомнения, что такого «русского писателя» (так уверяют Википедия и либеральная критика) как пить дать будут издавать и награждать всевозможными премиями.
Исповедь электората
Исповедь электората
Книжный ряд / Библиосфера / Книжный ряд
Евсюков Александр
Теги: Александр Вулин , Мрак
Александр Вулин. Мрак. Повесть. СПб.: Алетейя. 2017 122 с.
Эта книга сербского политика (Александр Вулин – действующий министр труда и социальной защиты Сербии) действительно очень мрачная. «Говорят, что все книги написаны или о любви, или о боли. Эта история о боли, о Сербии, какую мы знаем и любим, но и история о Сербии, которая страдает» – так сформулировал свою творческую задачу сам автор.
С первой же строчки задаётся следующая сюжетная константа: пятеро шахтёров оказались отрезаны от внешнего мира внезапным обвалом. Последний тусклый свет от фонарика на каске уже погас. Вода поднимается всё выше. Надежды на спасение призрачны. Остаётся всё «то, что здесь и сейчас: вода, крысы и мрак» . Будущее уже не наступит, а значит, надо уцепиться за прошлое и попытаться выговорить, выкричать, исповедаться в том, что случилось с твоей страной, и к чему ты сам вольно или невольно оказался причастен.