Какая сила в этой вещи! Какие точность и благородство! А оно всегда скромно.
Я тогда сказал ему: «Ничего себе! Просто школа Иннокентия Анненского». Он с улыбкой ответил: «Конечно». С той поры я воспринимал и воспринимаю всё то, что сделал Юрий Беличенко, как явление чрезвычайное для нашей поэзии. Без каких-либо скидок. Чуть позднее он прислал мне свои книги, в том числе последний стихотворный сборник «Арба» и повествование о Лермонтове. Несколько раз мы говорили по телефону, собирались встретиться. И вдруг – известие о смерти. Смерти мгновенной. Вспомнилось, как спросил его о планах, и он ответил, что будет продолжать служить в «Красной звезде» до самого своего конца. Так всё оно и произошло. И вот за несколько месяцев нашего знакомства я читал и читал сочинения этого необыкновенного художника. И сразу в голову лез совершенно риторический никчёмный вопрос: почему мы знаем чёрт знает что, читаем чёрт знает что, а нечто высокое или подлинное проходит мимо? Это чувство вызвано не только неожиданностью ухода человека отменного дарования, вкуса, поражающей тонкости. Чем больше я читал Юрия Беличенко, тем отчётливее осознавал его значимость и особость.
Так получилось, что «договорить» с ним не пришлось. Помню, как на гражданской панихиде в редакции «Красной звезды» седой генерал в прощальном слове сказал вещие слова о солдате и поэте: «Мы прощаемся с русским офицером советской выучки». Лучше и точнее не скажешь. Ведь именно «воины» занимают такое место в русской литературе: от Державина и Батюшкова, Баратынского и Лермонтова до Льва Толстого и Достоевского, до Фета и Случевского, Куприна и Гумилёва.
Поэзия Юрия Беличенко по большей части внешне и содержательно не связана с армейской службой. Это лирика самоотречения, постижения времени и времён. Даже когда «солдат заслоняет собою человека». Это слова гениального французского поэта, прозаика, драматурга и солдата Альфреда де Виньи. Когда-то он очень точно определил «общую идею» воина, «которая придаёт всем этим собранным воедино суровым людям красоту подлинного величия – идею Самоотречения». В поэзии Беличенко это воплощено в атмосфере и настроениях совершенно неожиданных, образно и стилистически скромных. Его стихи населены людьми и судьбами: «Я помню первый год от сотворенья мира…», «По выходным, когда его просили…», «Дядю Федю жена не любила…», «Кузнец», «Соседка», «Дожди крупяного помола», «На морозный квадрат полигона…», «В соловьиную ночь на Бориса и Глеба…». И на этом многолюдье лежит отблеск благородства, чуткость и , если воспользоваться образом Мандельштама, «шум времени».
Какие люди, помнишь ты,
качали наши колыбели!
Какие вымерзли сады!
Какие годы пролетели!
Вот, если говорить о картине мира у Беличенко, в которой схвачен сам дух времени, её исторический знак. Всё сделано с редкой смысловой сжатостью, когда время, причём сверхтрагическое, можно прощупать рукой. Оно пространственно и содержательно необъятно при необыкновенной краткости выражения…
Ещё казались вдовы молодыми,
Ещё следили за дорогой мы,
Ещё витала в сумеречном дыме
Печаль вещей, покинутых людьми.
Последняя строка в художественном отношении просто совершенна.
Или небывалая фантасмагоричность, в которой явлено дерзкое столкновение планов и смыслов. Говоря попросту, это стихотворный рассказ о послевоенных трудах и днях «колхозного кучера Ващенко Василия», что «военные иконы рисовал». Воистину былинный сверхреализм!
По имени погибшего солдата
он брал сюжет. И посреди листа
изображал Николу с автоматом
и рядом с ним – с гранатою Христа.
Мы шли к нему. Нам странно это было.
Но вот стоишь – и глаз не отвести,
Увидев меч в деснице Гавриила
и орден Славы на его груди…
И наконец, родовой признак оригинального таланта, по слову великого русского писателя применительно к Пушкину, – в одной или нескольких строках «бездна пространства». Это признак подлинности искусства вообще. И вот лишь несколько примеров из стихов Беличенко. Смерть Сталина и её огромное эхо:
А то – началась наша юность.
И мы позабыть не вольны,
как больно в груди шевельнулось
огромное сердце страны.
А вот так называемый метафизический план бытия. Всё уместно и порождает таинственное многоголосие:
Ведь Божии промыслы дивны
В сиянии горних планет.
И – нету предательства в ливне
И подлости в засухе нет.
<… >
И польза гряды и державы
неясного смысла полна.
И вместе: пелёнка и саван