Героиня Татьяны на уроках бытия предстаёт далеко не примерной ученицей, но она верит, что справится со своими страстями. В отличие от когда-то любимого, который, запутавшись в страстях, так и не смог, а может, не захотел с ними совладать. Так грех сладострастия разрушил семью героини. Но опускать руки нельзя, ведь всё это – одна череда смертных грехов: недопустимо прелюбодейство, но так же недопустимо уныние.
Мне слабость женская назначена судьбой,
И как ни странно, что мне блажь земная?
Мне главное – победа над душой,
Что хочет ада... но достигнет рая!
…Я тебя любила очень, очень…
Отчего ты шепчешь: «Замолчи»?
Но Татьяна не молчит. Она уверенно отвечает и Отцу Небесному, и отцу своего сына. Отвечает за каждую рифму этого сборника собственными слезами и собственным потерянным, казалось, навсегда, но нет! – вновь обретённым счастьем.
Пожалуй, самое-самое пронзительное в книге – это обращения к сыну. На метауровне они читаются как обращение к будущему. С одной стороны, просьба не судить прошлое, каким бы оно ни было. С другой – не оглядываться на него, не уподобляться жене Лота. Идти вперёд, чтобы не стать соляным столбом, обернувшись на грешный город.
И как, оказывается, легко идти, когда простишь! Но как это непросто – простить!
А я ступаю понемногу,
Всё время помню о тебе –
Молюсь, смотря на небо, Богу,
Чтоб не преткнуться на земле…
Алексей Лемаев
Личное дело генералиссимуса Сталина
Личное дело генералиссимуса Сталина
Искусство / Искусство / Театральная площадь
Есин Сергей
Теги: искусство , театр
О громкой премьере в Ростовском академическом театре драмы им. Максима Горького
Можно сказать, что спектакль «Сталин. Часовщик» начался даже экстравагантно. Не каждый раз, когда только раздвигается занавес, ты сразу начинаешь думать о смерти.
Собственно, всё по телевидению и старым киносъёмкам знакомо. Приглушённый свет, справа и слева на стульях с прямыми спинами сидят родные и близкие… Правда, ни «Реквиема», как тогда, ни траурной музыки. Я сразу вспомнил, как было тогда.
В давку на Трубной площади я не попал. После того как отца по известной статье 58 пункт 10 посадили в Щербаковские лагеря и нас с матерью выселили из квартиры, мы жили у её тётки на тогда Советской площади, напротив здания Моссовета, ставшего ныне мэрией. Если пройти дворами, минуя патрули и огромные военные машины, стоявшие у каждых ворот, в проезд Художественного театра, ставший нынче снова Камергерским переулком, а потом нырнуть под грузовик, то сразу примазываешься к очереди, идущей по бульварам, по бывшей Дмитровке, от Трубной прямо к Колонному залу.
Уже на входе в Колонный зал на повороте собиралась и готовилась стать в почётный караул целая группа. Сразу бросилось в глаза лицо знаменитого актёра Бориса Андреева, всё залитое слезами…
Удивительный спектакль, где всё время говоришь: «здесь» и «тогда». Впрочем, слова плохо объясняют всё, что ты видишь. Во всю ширину сцены – планшет, а под углом, над ним, – или стальное небо, которое всё видит, или широкое зеркало, которое для зрителей всё отражает. И пока на этом зеркале идут всполохи кумачового, красного, революционного. Я сразу вспомнил, что больше всего меня тогда поразило и запомнилось. Крупные, чуть вспухшие руки Сталина. Руки, которые тогда держали полмира.
Я вряд ли поехал бы в Ростов-на-Дону смотреть спектакль о Сталине, если бы не два обстоятельства. Первое – если бы полтора-два года назад ростовчане не привезли свой «Тихий Дон», который с блеском был сыгран в филиале Малого театра, и если бы – это уже второе – автором пьесы «Сталин. Часовщик», как, впрочем, и инсценировки шолоховского «Тихого Дона» не был мой товарищ по кафедре литературного мастерства в Литинституте Владимир Малягин. Качество в обоих случаях гарантировалось: и знаменитый драматург, и ученик Виктора Розова.
Что же, у меня всё так и пойдёт в долгих отступлениях? Но не описать этот театр тоже нельзя. Недаром макет театра вместе с макетом храма Василия Блаженного выставлен в Музее архитектуры в Лондоне. И что рядом с этой театральной громадой, с этим зданием, построенным в виде огромного танка, какой-то там Сити-холл или Крокус-холл?! Московские небоскрёбы, конечно, выше пирамид в Гизе, но разве с ними могут они сравняться? Ещё только поднимаясь по парадной лестнице в театр, я подумал, глядя на две танковые башни-гусеницы, внутри которых в открытом солнцу стекле бродили пассажирские лифты: вот он, памятник культурной политике 30-х, социализму и лично товарищу Сталину!