Дневник Шергина необычен своей отрешённостью, оторванностью от окружающей действительности: подробностей быта, свидетельств о событиях в Москве 1941-го читатель в нём не найдёт. В мире Шергина словно не существует начавшейся войны, она проявляется на страницах его тетрадей лишь мимолётными образами. Ужасы военного времени заслоняет для писателя Бог: «…всё оборвалось; загнусил, как из склепа: «Воздушная тревога!» – сирена залаяла. Забухало вдали. Во двор зашёл меж стен. Стены темнеют безоконные. Слепы, забиты окна. Ничто от неба не отвлекает. А в небе затеплилась звёздочка. Как лампаду ангел зажёг…»
В книгу также вошли архивные фотографии самого Шергина и его окружения.
Заложники безвременья и страсти
Заложники безвременья и страсти
Искусство / Штрих-код
Водолагин Александр
Теги: искусство , живопись
Прямая речь Валерия Харитонова в драме „ Дом под липами “
Большой художник никогда не гонится за «актуальностью» и не боится «отстать от времени». Как настоящий спиритуал, пневматик, он никогда не бывает в ладах со своим временем и действует вопреки ему, исходя из своих ностальгических припоминаний о «потерянном рае» или из опережающих прозрений, открывающих ему скрытое от его современников грядущее.
Эта его особая расположенность во времени, как правило, и мешает ему добиться признания в своём отечестве, а порой даже превращает его в изгоя. Но созданные им произведения рано или поздно будут восприняты, ибо извещают нас не столько о том, что существует вокруг, пребывает в наличии, сколько о возможностях чистого бытия , которое само по себе есть радость совершенная – вне зависимости от того, чем мы обладаем, что имеем. Например, бедствовавший в земном измерении своей жизни Ван Гог духовно восходил на вершины блаженства, следуя императиву быть, а не привычной установке на обладание . Так и в картинах православного художника Валерия Харитонова, творчество которого было отмечено в своё время благословением патриарха, явлена радость чистого бытия , не замутнённого грязью мира сего, фантомами порождающего самоё себя небытия, зловеще напоминающего нам о себе в загадочно мерцающих образах мирового времени. Ему-то и противостоит творческая воля художника, пытающегося обрести опору в сверхвременном – «невидимом вечном».
Фридрих Ницше связывал сущность драмы с феноменом перевоплощения: «видеть себя самого превращённым и затем действовать, словно ты в самом деле обрёл иное тело и принял другой характер». Повинуясь оборотнической логике мифомышления, художник, согласно Ницше, реализует необычный «дар видеть себя окружённым толпой духов и чувствовать своё внутреннее единство с нею». «Стоит только почувствовать стремление превращаться в различные образы и говорить из других душ и тел – и будешь драматургом», – уверял Ницше. Попробуем взглянуть с этой точки зрения на первое драматическое произведение Валерия Харитонова, премьера которого состоялась в Театральном центре на Поварской, 20. В первых откликах на пьесу верно подмечены психологические особенности поведения участников, казалось бы, незамысловатой детективной истории о невинно осуждённом праведнике, отказавшемся от спасительных для него лжесвидетельств, о запоздалых муках совести адвоката, эти лжесвидетельства подготовившего, раздосадованного наивным упорством своего «не от мира сего» подзащитного и не пожелавшего использовать иные, юридически безупречные, но менее эффективные методы защиты. И всё же, на мой взгляд, жизненная ценность представленного произведения не в его психологической достоверности, отсылающей нас к интеллигентским переживаниям ельцинской «эпохи возрождения, самого гнусного из всех возможных миров – ненавистного для всей мыслящей и страдающей России – людоедского капитализма.
Автор пьесы – глубокий мистик, художник-экспрессионист, создатель живописных и графических циклов работ по мотивам «Божественной комедии», которые были представлены на его персональных выставках в России, Италии, Австрии и Греции, решился на рискованный для себя эксперимент в области драматургии. Возможно, его подвигла на это давняя любовь к Малому театру, где он сразу после окончания института начал свой творческий путь в качестве художника-постановщика. Отравленный ещё в студенческой юности шопенгауэровским пессимизмом, мысленно прошедший в годы творческой зрелости и мастерства по лабиринтам дантовского ада и чистилища, запечатлевший в своих полотнах припоминания о русском рае, этом доме под липами , доме всего нашего подлинного и, увы, прошедшего бытия, куда – возврата нет, решился-таки в послеполуденный период своей жизни на использование «прямой речи», не прячущей себя за пелену иносказаний и символов.