В драме Харитонова, как и в пьесах Чехова, нет героев, нет действующих лиц , но есть имитация действий, или, точнее, по-гамлетовски изнурительная подготовка к действиям. Харитоновские персонажи говорят – каждый о своём, говорят, не слушая друг друга, утомляя себя и своего собеседника, стараясь высказать какую-то свою правду или спрятаться от неё. При этом самое интересное в драме – то, как сам её автор проговаривается через них. Главный говорун на сцене – правовед Пётр Данилович, «настоящий человек, без гнильцы», тщетно пытающийся обрести краеугольный камень для своего неумелого, но искреннего богостроительства в собственном ностальгирующем, разорванном, несчастном сознании . Разжигаемый муками совести, по сути, не связанными с нарушением императивов профессиональной этики, томимый несвоевременными размышлениями об испорченности человеческой воли, этот проигравший процесс законник поселяется в опустевшем «доме под липами», где его «доверитель» – безвинно пострадавший лесник – некогда искал спасения от лежащего во зле мира, и неожиданно для себя переживает благостное «изменение сознания», спровоцированное, видимо, именно местом его нового обитания, словно выпавшим из контекста абсурдной урбанизированной реальности наших дней. Это место само по себе благодатно – то ли в силу своей невидимой связи с покинувшим его человекодухом (невинно осуждённым праведником-лесником), то ли просто из-за своей почти не искажённой человеческим своеволием красоты, способствующей пробуждению Духа в страстотерпце, в психике, человеке душевном. Так или иначе, выбитый из привычной колеи своей беспросветной жизни твёрдокаменный консерватор-традиционалист Пётр, знаток «позитивного права», вступает на путь исповедального самобичевания и исцеляющего самопознания, открывая в глубине собственной души источник «божественного права» – права мстящей справедливости – и, не забывая о хорошо известном ему «человеческом, слишком человеческом» законодательстве, готовит свой приговор и своё возмездие ненавистному миру сему в лице того или иного его самодовольного и предприимчивого представителя.
В таком страстном, бескомпромиссном восстановлении справедливости без оглядки на «позитивное право» и состоит «русская правда» центрального персонажа пьесы, замечательного своей неадекватностью сложившейся в обществе атмосфере «войны всех против всех», обречённого на поражение в схватке с новыми «хозяевами жизни», ищущего утешения в безвременье добровольной аскезы, но то и дело срывающегося с декларируемой им высоты нравственного сознания и готового «посадить» одного, другого, третьего попрыгунчика , претендующего на «законную» связь с его приёмной дочерью: не дай бог, помешают ему использовать её в роли «жертвенного животного» для искупления отцовского греха или будущей профессиональной «ищейки» правонарушителей-беспредельщиков. Это немного удивляет: почему орудием и исполнительницей задуманного им метафизического возмездия «духу времени» – духу лжи, наживы и продажности – должна стать его же приёмная дочь, не склонная к навязываемому ей духоподъёмному чтению Августина Блаженного, без особой охоты воспринимающая от отца- деда ненужное в миру знание и вроде бы почти согласившаяся стать «зверушкой», следуя императиву своего времени: «Живи настоящим!», так что разрыв поколений и утрата оберегаемой отцом связи с «невидимым вечным», с Незабываемым для неё уже состоялись: она – вполне современная девушка, не ведающая о своей «вечно-женственной», «софийной» природе. Её поощряют в этом бездумном порыве соответствовать «духу времени» соблазнители – облепившие «дом под липами» назойливые женихи-оборотни. Один из них – наш доморощенный предприниматель из 1990-х годов, скромно начинавший собственное дело с разведения нутрий, смотрящий и на соотечественников по-хозяйски: как на «зверьков», с которых можно сдирать шкурки ради вожделенной сверхприбыли, нацелившийся на «приватизацию» всего сущего на Земле и использование его «до полного израсходования», о чём он не прочь и пофилософствовать. Этот хищный психотип с восторженно-шизофреничным, устремлённым в «светлое будущее» взором, одержимый манией великих реформ , практически реанимирует скомпрометированный нацистами принцип древней политической философии хозяйства: каждому – своё . Так напористый «белкинизм» рвущегося к абсолютному господству приватизатора-живодёра ( въедливого Белкина) оборачивается беззастенчивым фюрерством с характерным для него пафосом самозванства, самовыдвижением «общенационального лидера» на авансцену всемирной истории и неустанным исканием холуйски внимающей вождю, заворожённой электоральной массы. Устами же его антипода – запамятовавшего о Христе Петра, сына Даниила, глаголет безвольная русская интеллигенция, сброшенная мировым мещанством на обочину исторической магистрали – этой проложенной и у нас в 90-е годы дороги в никуда .