Свой студенческий билет, а через несколько лет и диплом с записью «Актриса драмы и кино» я получала из рук Бориса Евгеньевича Захавы. В фильме Рязанова «Гусарская баллада» он сыграл роль Кутузова. Те, кто видел этот фильм, могут припомнить облик Захавы. Ученик самого Вахтангова, к тому времени он был и народным артистом СССР, и лауреатом Госпремий, и, собственно, ректором Щукинского училища. Но для нас, студентов, он был живой легендой ещё и потому, что был выпускником Пажеского корпуса.
Для меня лично Пажеский корпус это было вообще из сказок: царь-царевич, король-королевич…
Влюблённая в поэзию, я тогда зачитывалась «поэзами» Северянина:
Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж...
Королева играла – в башне замка – Шопена,
И, внимая Шопену, полюбил её паж.
Было всё очень просто, было всё очень мило:
Королева просила перерезать гранат,
И дала половину, и пажа истомила,
И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.
А потом отдавалась, отдавалась грозово,
До восхода рабыней проспала госпожа...
Это было у моря, где волна бирюзова,
Где ажурная пена и соната пажа.
Вот этот самый паж и был нашим учителем.
При его небольшом росте он не выглядел мелким и даже выглядел крупным, потому что крупным был масштаб личности. Ещё в Пажеском корпусе его научили держать спину, и эта спина до самой смерти была прямой.
Ещё при этом росте он как-то так умудрялся смотреть на наших долговязых студентов, что со стороны было ощущение, что он смотрел сверху, а они приседали и смотрели на него снизу.
Я его часто видела улыбающимся. И было непонятно: улыбается он мне или своим мыслям. Он был добродушным человеком. Был просто добрым. Но если уж он выходил из себя и кого-то ругал – перенести это было сложно. Впрочем, глагол «ругал» к нему не подходил. Про него можно было сказать: гневался. Да, Борис Евгеньевич гневался.
За что он мог разгневаться? Причин было достаточно. Вот, например, увидев курящими нас, девушек, он останавливался и молча всех разглядывал. Проходила минута, вторая. Раскуренные сигареты мы прятали за спины, кое-кто пытался голыми руками их гасить. А Борис Евгеньевич стоял, и лицо его менялось. Оно бледнело, багровело. И нам всем казалось, что приближается страшное. Что он сейчас закричит, изгонит нас из училища, из нашего рая, ударит невесть откуда появившимся посохом… Должно быть, так изгоняют злых духов. Может, так были изгнаны из рая Ева с Адамом?
Но тут происходила перемена. И совсем не та, к которой мы уже приготовились. Его голос внезапно становился еле-еле слышным. И вот таким тихим голосом, что хотелось читать по губам, глядя и на меня, и сквозь меня на других, он однажды спросил:
– Вы когда-нибудь видели, как курит лань?
– Кто-кто, Борис Евгеньевич? – заискивающе переспрашивали мы.
– Вы можете представить её с сигаретой?
Мы, конечно, могли себе представить всё. Мы же были студентками театрального! Но мы дружно ответили:
– Нет, Борис Евгеньевич, нет!
А он опять еле слышно, так что приходилось поднапрячься, чтобы услышать:
– Вот так же дико и противоестественно молодым девушкам курить, тем более студийкам, – он не говорил «студентки», он на старый манер говорил «студийки». – К тому же, можете себе представить, как вы разочаруете своих молодых людей, когда они будут целовать губы, пахнущие сигаретой… Похожее чувство они испытают, когда оближут грязную пепельницу.
Так он нам запускал в подсознание метафору, от которой очень трудно было отвязаться. Многие из нас бросали курить, потому что чувствовали себя какими-то извращенками, занимающимися чем-то противоестественным или преступным. Это уже потом, закалённые, уже видевшие себя народными артистками, нервно куря сигарету, мы обсуждали «зерно» роли. Но образ «курящей лани» ещё очень долго витал над нами, первокурсницами.
Испытание водой
Я пережила клиническую смерть в восемнадцать с половиной лет.
Это было в конце мая. Весна в тот год была бурной, тёплой настолько, что было жарко как летом.
Меня измотала зачётная сессия, а ведь предстояли ещё экзамены. Я ненавидела химию, биологию, анатомию головы и шеи с её бесчисленными мышцами, которые к тому же надо было запоминать на латыни. Единственное латинское название, которое все студенты с лёгкостью запоминали, это musculus gluteus macsimus (большая ягодичная мышца). В остальном же аминокислоты, эмбрионы, нуклеотиды, мочеполовая система и железы внутренней секреции – всё это было настоящим кошмаром и наваждением моей учёбы в медицинском.