Я недоверчиво смотрел на него. Конечно, я много читал похожих историй, так что удивить меня было сложно. Но во всех движениях мужчины была странная нервная эмоциональность, казавшаяся мне неестественной. Я подумал вдруг, что он где-то подслушал этот забавный рассказ и теперь с удовольствием пересказывает его каждому паломнику.
– И вот в девяносто седьмом я вышел, женщина у меня появилась, Марина, жили мы с ней хорошо. А в девяносто девятом опять посадили. Да, нет, это по глупости, – заторопился он, замечая мой неодобрительный взгляд. – Один дружок сказал, давай, квартиру обворуем, там сигнализации никакой нет, а денег – миллион. Залезли мы туда, а там ничего и не оказалось… Да вы не переживайте, я у вас ничего не украду, потому что я знаю страх Божий. Вот мне понадобился телефон, я ведь пришёл и попросил… Мне матери только позвонить надо было, она старушка, ей восемьдесят два года…
Он так сказал это, что мне отчего-то разом стало стыдно. Я вдруг подумал, что если всё это правда: и бес, и больная мать, то как я могу вот так свысока рассуждать об этом человеке и подозревать его во вранье.
– Вот, – тем временем продолжал Андрей. – На этот раз меня отправили в «Белый лебедь». Не слышали про такой? Там уголовников ломают, воров в законе всяких. Ну, я-то, конечно, не уголовник, я просто мужик… Приезжаешь туда, и тебя сразу бьют. Вот заходишь, сразу дубинкой по башке, загоняют в туалет, потом бежишь по коридору, а потом раз – и начинают избивать. Потом раздевают догола, вещи отнимают – и в камеру! Какие же мы уголовники, мы же люди, а они из нас кого делают! Кормят, правда, неплохо, но и бьют прилично! Это когда вам говорят, что у нас демократия, не верьте, это всё – блевотина, везде бьют и везде за скот считают! – закончил он, сжимая руку в кулак.
– Потом меня перевели в посёлок Нерыб, там уже «Красный лебедь», кругом одни лебедя, – усмехнулся он уже совсем невесело, с какой-то неясной тоской. – Так вот там-то всё и случилось! Сидел я опять в изоляторе, папироска у меня была припрятана. И так закурить захотелось, невмоготу – спалили меня! Прибежали солдаты и стали избивать. А потом завхоз говорит: ну, доживи до утра. Мол, начальник придёт утром, и смерть тебе. И тогда я взмолился, так взмолился – Господи помоги мне! А утром заходит начальник, полковник, весь такой чистый, в рубашечке, и начинает меня бить. А раз попал по больному месту, по локтю, а я не выдержал, и так про себя – сука... А он услышал! И тогда я понял, что конец мне, и только молюсь про себя: «Господи, прими мою душу с миром…» И представляете, не убил. Бросил в коридоре, пришли солдаты, говорят: иди в камеру. А я зайти не могу, ползу на коленках. В обед пришли из санчасти, дали мне цитрамон, таблеточку.
Я видел, что он был в сильном болезненном вдохновении. Голос его хрипел и срывался, так торопился он рассказать.
– Но что самое главное! Лежу я тогда на спине в камере, курточкой прикрылся с головой, думаю – умирать, да и пусть! И слышу голос: «Андрей», вроде женский, думаю, это моя Марина. Я раз – куртку снимаю и испугался даже, думал, что я в аду – кругом огонь, свет. Вот не сойти мне с этого места! Стен нет, потолка нет. Это необъяснимый, неземной свет! Клясться не хочу, но я видел этот свет. И вот теперь за него и страдаю… Несколько раз потом я слышал этот голос, и всё повторял он: «Найди Завет, прочитай Завет». И тут по воле Божьей меня положили в санчасть. Там я и нашёл этот Новый Завет, стал читать, и представляете – всё стал понимать! Мне открылась истина! И сегодня, например, ко мне пришёл батюшка Серафим, говорит: ты ведь спасаться приехал, так спасайся, а ты всё пьянствуешь!
Он горько уронил голову и вздохнул. Я хотел было начать утешать его, но не мог ничего сказать. Я подумал, что совершенно не знаю этот грубый мир таких людей, как Андрей, а в нём, возможно, гораздо больше Христа, чем во мне… И тогда на душе у меня стало пусто от ощущения своей чёрствости.
– У меня вот всё это в голове, – тем временем договаривал Андрей, уже медленнее, как бы машинально, – я проповедую, рассказываю, я Завет знаю наизусть. Я каялся, мои слёзы покаяния... но я недостоин, я грешник такой, что земля должна разверзнуться…
Он замолчал и теперь только осторожно покачивался, глядя перед собой. Стало тихо, и слышно было, как на окне вразнобой пищат комары. Я чувствовал, что хочу остаться один, но отчаянно боялся, что Андрей заметит это. Я ждал, что он опять начнёт говорить, и приготовился всеми силами показать ему свою доброжелательность, но вдруг он встал и начал прощаться. Я с чувством пожал сухую ладонь.
Когда он ушёл, я ещё долго сидел в полумраке своей маленькой комнаты. Где-то за окном лаяли собаки, шуршала от ветра деревенская дверь. И тогда меня поразило странное ощущение, будто в безобразном мире безобразные люди сталкиваются друг с другом, что-то делают, что-то г оворят, но ни одно их движение неслучайно, и в каждом есть смысл. Я знал, что скоро мне станет стыдно за мою наивность, но старался сохранить это ощущение осмысленности хоть на несколько мгновений.