11. Арбат ул., 33/12 (с.). — Ж. — в 1910-е гг. — в меблированных комнатах — поэт, прозаик, критик, литературовед и историк литературы, которому М. И. Цветаева, уезжая в эмиграцию, доверила часть своего архива, — Борис Александрович Садовской (наст. фамилия Садовский). Здесь в 1916-м г. он, после паралича руки и ног (последствия сифилиса), окончательно слег. Отсюда Садовской, автор шести книг стихов и нескольких томов прозы, переедет сначала на родину в Нижний Новгород, а затем в Бол. Кисельный пер., 8, и в 1922 г. — в подвальную комнату Новодевичьего монастыря, «келью», по его словам (см. Новодевичий проезд, 1), где и окончит свои дни в 1952 г.
Позже, в начале 1920-х гг., в этом доме поселился и здесь скончался в 1923 г. прозаик, драматург Александр Сергеевич Неверов (наст. фамилия Скобелев). Здесь закончил самую известную свою книгу «Ташкент — город хлебный».
Наконец, с 1941 по 1988 г., пережив арест (за послецензурные вставки в свою знаменитую работу «Диалектика мифа») и заключение на лесоповале в лагере Беломорканала (1930–1933), в этом доме жил философ, прозаик, антиковед, переводчик Алексей Федорович Лосев (в монашестве — Андроник). Интересно и интригующе, но он с юности знал, что станет философом. В 16 лет подписал одно из писем своей первой любви Ольге Позднеевой — «будущий доктор философии». «Да, да! Всю жизнь писать и читать, читать и писать. Понимаете… всю жизнь!» А перед разрывом с ней, в 1910 г., признался: «Мое занятие — не танцы, не гулянье, не веселье, а — кабинет, книги и сочинения. Я хотел найти себе счастье вне моего кабинета, но… Нет! Не будет здесь счастья, счастье там, у Бога! Как здесь все низко, пошло, легкомысленно!..»
На Беломорканал он попал после разгрома его труда «Диалектика мифа». В «Правде» его громил сам Горький. Назвав философа «существом низшего типа», классик изничтожал его: «Если б профессор был мало-мальски нормальный человек, он, разумеется, понял бы (какой он негодяй) и — повесился… Что делать этим мелким, честолюбивым, гниленьким людям в стране, где с невероятным успехом действует молодой хозяин — рабочий класс?.. Нечего делать в ней людям, которые опоздали умереть, но уже гниют и заражают воздух запахом гниения…» Каково?!
Лосев найдет сподвижницу, и с 1954 г. в этом доме поселится его гражданская жена — литературовед, будущий профессор МГУ — Аза Аликбековна Тахо-Годи. А первая любовь, Ольга Позднеева, поселится рядом (Мерзляковский пер., 13), проживет там до смерти в 1960-м, но так ни разу и не встретится с Лосевым. Объединит их лишь Ваганьковское кладбище, где похоронены оба. Он ведь не зря говорил о земном существовании: «Лучше страдание со смыслом, чем счастье без смысла…»
Ныне, с 2004 г., в этом доме в память о философе располагается Библиотека истории русской философии и культуры, а само здание получило имя «Дом А. Ф. Лосева».
12. Арбат ул., 37 (с.), — до 1830 г. — дом обер-прокурора Св. синода (1797–1799), сенатора, тайного советника, московского предводителя дворянства, кн. Василия Алексеевича Хованского. Сюда, по свидетельству его зятя, мемуариста А. Я. Булгакова, съезжались «все знаменитые путешественники, певицы, певцы, музыканты и артисты». До 1825 г. в этом же доме жил историк, дипломат, мемуарист, друг А. С. Пушкина — Дмитрий Николаевич Свербеев, а с 1834 г. — актриса Екатерина Семеновна Семенова-Гагарина.
Б. — (на «литературных пятницах» у Свербеева) Пушкин, Чаадаев (родственник жены Свербеева), поэт и переводчик Гнедич и др.
После революции, с 1921 г., в этом доме располагался Революционный военный трибунал Московского военного округа. Ныне — Московский окружной военный суд.
13. Арбат ул., 38/1 (с.), — дом купца Т. Астахова (надстроен в 1901 г., арх. Н. П. Матвеев). Ж. — в 1900-е гг. — прозаик, будущий драматург, критик, переводчик и мемуарист Борис Константинович Зайцев. Первая своя квартира писателя, один из восьми московских адресов писателя (см. Приложение № 2).
Здесь Зайцев поселился, вернувшись в 1901 г. из Петербурга, где бросил, не закончив, Горный институт, и здесь начал публиковать первые рассказы. И в этом доме в 1902 г. познакомился с будущей женой — Верой Алексеевной Смирновой (урожд. Орешниковой).
Позже вспоминал, что, например, Константину Бальмонту, бывавшему здесь, «нравилась, видимо, шумная и веселая молодежь, толпившаяся вокруг жены моей, — нравилось, конечно, и то, что его особенно ценила женская половина…» Иногда Бальмонт приходил «в мажоре… победоносно-капризен и властен. — Поэт желал бы читать свои произведения не в этой будничности, но среди рощ и пальм Таити или Полинезии. — Но откуда же нам взять рощи и пальмы, Бальмонт? Он, — пишет Зайцев, — осматривает нехитрую обстановку нашей столовой. — Мечта поможет нам. За мной! — И подходит к большому старому обеденному столу. — Макс, Вера, Люба, Борис, мы расположимся под кровлей этого ветерана, создадим еще лучшие, чем в действительности, пальмы. И он ловко нырнул под стол. Волошину было трудно, он и тогда склонен был к тучности, дамы проскочили со смехом, по-детски… И вскоре из пальмовой рощи раздались протяжные „нежно-напевные“ и „певуче-узывчивые“ строфы его стихов…»