Кто читает эту книгу иначе, чем она, как кажется на первый взгляд, заслуживает, кто не доверяет неуклюжему паясничанью, потому что вдруг замечает, что за ним скрывается определенный метод, тот со временем наткнется на историю заблудившейся мужской души, души, которая медленно, очень медленно находит путь к себе. Начало, рассказанное с такой молниеносной быстротой, как будто на него не надо обращать внимание, повествует об убитой матери, и ее пугающе-белые стопы остаются в памяти ребенка, который был свидетелем убийства, не понимая, что происходит, — а теперь, уже как взрослый человек, вынужден признать, что отчасти сам несет вину за случившееся. По мере приближения к правде этого преступления (которое, в свою очередь, связано с преступлениями нацистской Германии и со-виновной в них Швейцарии), в точном соответствии с таким приближением, рассказчик приближается и к подлинному существованию, к настоящей — то есть осознанно избранной — родине, к любви, способной стать центром его жизни, к делу своей жизни. Интересно, что в этом романе понятие превращения с поразительной наивностью поймано на слове: белое здесь становится черным. Как Анатоль Штиллер возвращается из своего путешествия-инициации под именем мистер Уайт[352], так же и здесь наш путешествующий соотечественник становится мистером Блэком в самом буквальном смысле[353].
Все противоречия — и потерянная мать, и вновь обретенная жизнь, и первичные состояния транса (характерные для детства), и хаотичность теперешней писательской практики героя — воплощаются в ключевом символе книги: бесконечном лесе, джунглях, для которых не представляют угрозы ни моторизированные пилы, ни расчистка территории посредством огня. Это джунгли души, пугающие и прекрасные: образ, отчасти навеянный Джозефом Конрадом, а отчасти — забытыми ныне приключенческими романами; образ китчевый и вместе с тем грандиозный, переливающийся всеми красками Артюра Рембо, но отсылающий также к Эйхендорфу и ранним балладам Брехта. Это чудовищная химера, которая привиделась в исполненном тоскования сне и потом была разоблачена с яростной иронией; покачивающееся материнское лоно, которое дарит чувство защищенности, но в котором тебя на каждом шагу подстерегает опасность: лоно, чреватое все новыми образами, все более отвратительными призраками. И в этом пространстве наконец поселяется поэт, устроивший себе дом в кроне гигантского дерева; поэт, превратившийся из банального лысого и бледного швейцарца в черное экзотическое существо, счастливое, как обезьяна, нашедшая ананас, — и победный клич этого нового Тарзана становится стихотворением. Боже, смилуйся над Швейцарией, если таково ее последние виде́ние о спасении!
ТОМАС ХЮРЛИМАН инсценирует танец мертвых душ
Кафка на Цугском озере — это не метафорическая характеристика Томаса Хюрлимана, такое действительно было: в конце августа 1911 года. К городу Цугу молодой пражанин остался равнодушен, к его жителям тоже, но не к озеру: «Пустынные, темные, холмистые, поросшие лесом берега Цугского озера с его многочисленными мысами. Американский вид». Так написал он в записной книжке, а на другой день сделал еще одну запись: «Удивление от внезапно открывшейся глади Цугского озера. Леса, как на родине». Что определения «как на родине» и «американский» в данном случае не исключают друг друга, согласуется с тем, что мы знаем о необычном путешественнике. Несколько недель спустя он начал работать над романом «Америка».
Кафка воспринял Цугское озеро как совершенный ландшафт. Еще раньше, в Цюрихе, такого типа ландшафт глубоко взволновал его: «Вид на озеро. Сильное ощущение воскресного дня при мысли, что я мог бы жить здесь». Ощущение воскресного дня возникло по ассоциации с чистой водой. Далеко простирающаяся чистая поверхность возбудила этого фанатика купания и ритуального пловца[354]. То, что озеро может погибнуть, то есть биологически умереть и потом продолжать существовать как стоячая клоака, воняющая болотными газами и последними дохлыми рыбами, — чтобы в то время представить себе такое, даже ему не хватило бы силы воображения.
Сегодня для этого не нужно обладать пророческим даром. Даже Цугское озеро в наши дни, так сказать, дышит на ладан. Что рано или поздно оно совсем погибнет, теперь вполне представимо. Политики делают, что могут, исходя из своего должностного положения: планируют какие-то превентивные меры, набрасывают сценарии дальнейшего развития событий, определяют приоритетные задачи, стараясь не потерять чувство меры и не искать спасения от повседневных трудностей в слепом идеализме.
352
Анатоль Штиллер — герой романа Макса Фриша «Штиллер». Уайт
353
Побывав в Африке, этот чистокровный швейцарец превращается в чернокожего. Блэк
354
Кафка был замечательным пловцом. Концовку рассказа Кафки «Приговор» (1912), где юноша бросается в реку с моста, некоторые исследователи интерпретируют как ритуальный разрыв с родительским домом.