Готфрид Келлер, который рассказывает историю, а не пишет научную работу по экономике, обходится без изображения поистине адских сцен, наблюдавшихся на европейских биржах в 1873 году (хотя какой-нибудь новый Бальзак наверняка не прошел бы мимо такого материала). Зато он символически сгущает ситуацию, сосредотачивая внимание на одном-единственном фрагменте реальности: гигантском дубе. Уничтожение дуба символизирует уничтожение старых лесов, которое теперь началось и в Зельдвиле, а уничтожение лесов, в свою очередь, становится символом такой экономики, которая ради быстрого обогащения отказалась от унаследованного инстинктивного чувства меры, от заботы об устойчивости в строгом смысле этого слова.
Итак, эти новые зельдвильцы хотят уже не просто радостно жить: они хотят денег — как можно больше и как можно быстрее. Келлер: «Теперь начали падать столетние лесные деревья, сразу открывая градовым тучам доступ к виноградникам и полям»[36]. Эта фраза указывает на причинно-следственную связь между грабительской эксплуатацией природы и природными катастрофами, связь, которая сегодня нам печально известна. Потом дело доходит до более молодых лесов, и «горные склоны» становятся «все более голыми». Тут-то и происходит самое худшее. Высокие деревья люди всегда время от времени срубали — чтобы использовать их для хозяйственных нужд и чтобы обеспечить возможность здорового роста для более молодых деревьев. Но теперь зельдвильцы срубают и распродают уже и молодую поросль. Келлер без обиняков говорит о «бойне деревьев». Песня леса смолкает. И посреди новеллы вдруг возникает образ мифической жертвы этого ложного прогресса:
На одном косо и остроконечно протянувшемся горном склоне, который назывался Вольфхартсгеерен, вырубили красивый кусок средне-высокого леса. Над этой группой деревьев с незапамятных пор возвышался могучий лиственный купол: тысячелетний, наверное, дуб, который называли Вольфхартсгееренским дубом. В старых документах он значился и под другими примечательными именами, которые указывали на то, что его крона, в то время молодая, купалась в лучах утреннего солнца еще в эпоху древних германцев. Теперь, когда лес вокруг повалили, а само это могучее дерево приберегали для особо выгодной сделки, дуб предстал во всей красе — как монумент, который ни один из земных князей и ни один народ ни за какие сокровища не мог бы возвести или хотя бы передвинуть на другое место. Десять футов в диаметре — таким был ствол в нижней части, а горизонтально отходящие от него ветви, которые, если смотреть на них с далекого расстояния, казались нежными хворостинками, вырисовывающимися на фоне неба, вблизи и сами ничем не отличались от могучих деревьев. С расстояния во много миль было видно этот древесный памятник, и многие люди приходили к нему, чтобы увидеть его вблизи.
Труднопроизносимое имя дерева соответствует его уникальности, а то обстоятельство, что у этого имени, по свидетельству различных источников, были и гораздо более древние предшественники, показывает, как упорно могучее дерево противостояло времени и бренности. Его овевает дыхание вечности, ему свойственно что-то божественное, в духе природных мифов. Потому многие люди приходят, чтобы увидеть это дерево, прикоснуться к нему и показать его своим детям; они поступают как пилигримы, приверженцы некоего природного культа.
Новые зельдвильцы не сомневаются, что и это дерево должно быть продано. Они видят в нем только большое количество древесины. Юкундус же всем сердцем переживает нависшую над деревом опасность. И очень поучительно, что Келлер показывает: не только почитание природы является основой для таких чувств его героя, но и политические размышления. Юкундус пытается убедить сперва зельдвильцев, а потом и кантональное правительство, что дуб необходимо сохранить, и всякий раз он прибегает к аргументам, апеллирующим к интересам государства и граждан. Из этого в итоге получается маленькое пособие по федералистской политике, с критикой ее ограниченности:
[Юкундус] ясно осознавал, сколь хорошо было бы для общества сохранять таких свидетелей прошлого — как украшение страны, — предоставляя им и дальше за общий счет воздух, и росу, и клочок земли; и что сравнительно небольшая сумма возможной прибыли не идет ни в какое сравнение с невосполнимой внутренней ценностью такого украшения. Да только он не нашел заинтересованных слушателей; именно здоровье старого великана должно было стать причиной его гибели: люди говорили, что сейчас самое время получить максимальную прибыль; ведь если дерево вдруг заболеет, его цена сразу очень сильно понизится. Юкундус обратился к правительству, потому что хотел, чтобы сохранение отдельных красивых деревьев, где бы они ни находились, было предусмотрено в качестве общего принципа. Ему ответили, что государство владеет миллионами лесов и может по своему усмотрению умножить это число, но не имеет ни единого лишнего талера и ни малейшего права, чтобы купить на общинной земле какое-то дерево, которое собираются срубить, — и оставить его на месте.
36
Новелла «Утраченный смех» здесь и далее цитируется по изд.: Keller. НККА. Bd. 5. S. 273 ff.