— Ей-богу! — воскликнул простецкого вида человек с обветренным лицом, куривший длинную трубку (он сидел за моим концом стола). — Жаль парня. Право же, соратники, ведь и мы сами испытывали такие же затруднения. Черт возьми, да ни одна мать не тревожилась так о своем сыне-первенце, как я — о Рори Рэндоме, когда он только начал прокладывать себе дорогу[2].
— Верно, Тобиас, верно! — воскликнул другой гость, сидевший совсем рядом со мной. — Право слово, когда моего бедного Робина выбросило на необитаемый остров, я потерял на этом столько сил, что лучше бы мне дважды горячку перенести. Работа уже была почти завершена, когда вдруг является лорд Рочестер — светский лев, влиятельнейшая персона, одно слово которой в литературных кругах может создать или уничтожить успех.
— Ну, что же, Дефо, — говорит он, — готова твоя история?
— Воистину так, ваше лордство, — отвечаю.
— Очень надеюсь, что в ней хватает комических ситуаций, — заявляет его лордство. — А скажи-ка мне, героиня — она у тебя по-настоящему красивая девушка?
— Не совсем, — осмеливаюсь возразить. — Потому что героини у меня нет вообще.
— Ах, оставь игру терминов, — улыбается лорд Рочестер, — ты, всем известно, цепляешься за них, как последний стряпчий. Я тебя спрашиваю о главном женском персонаже, а уж героиня это, по-твоему, или нет, мне все равно.
— Милорд, — отвечаю я, — там нет ни одного женского персонажа.
— Тогда провались к дьяволу вместе со своей книгой! — восклицает он. — Лучше всего бы тебе ее сжечь прямо сейчас! — и в гневном настроении выходит от меня прочь. А я, понятно, начинаю оплакивать свой бедный роман, который, так сказать, был приговорен к смерти, еще толком не родившись. Однако сейчас на тысячу тех, кому известно о моем Робине и его слуге Пятнице, не найдется и одного, кто слышал бы о лорде Рочестере.
— Совершенно верно, Дефо, — сказал сангвинического вида джентльмен в красном жилете, который сидел за тем концом стола, где расположились современные литераторы. — Но все это вряд ли поможет нашему доброму приятелю Смиту начать свое повествование. А ведь мы — Дефо, Диккенс, я и остальные — собрались здесь именно для этого.
— До чего же это дико: помогает Смиту Диккенс! — негромко пробормотал хрупкий маленький человечек рядом с ним. Все засмеялись, особенно жизнерадостный джентльмен в красном жилете, воскликнувший в ответ:
— О, Чарли, Чарли Лэм[3], вы никогда не переменитесь! Вам, я уверен, не удержаться бы от каламбура, даже знай вы, что за это положена виселица.
— Тут вы не правы, сосед мой справа, — возразил тот. — Пеньковый повод — надежный довод!
Все опять засмеялись.
Тем временем мой ум начал понемногу пробуждаться от полусна — и я вдруг осознал, что мне оказана неслыханная честь. Величайшие мастера слова, представители всех веков английской литературы назначили рандеву под крышей моего дома специально, чтобы помочь мне! Далеко не каждого из собравшихся за столом я смог узнать; но когда вглядывался пристальней, то весьма часто улавливал сходство с портретами или словесным описанием. Например, между двумя джентльменами, которые, заговорив первыми, невольно выдали себя как Дефо и Смоллетта, сидел облаченный в темную мантию мрачный, полный старик с саркастическими, даже неприятными, резкими чертами лица — который не мог быть никем иным, кроме знаменитого автора «Гулливера». Во многих других, особенно из сидевших по дальнюю сторону стола, я не был так уверен, но все же рассмотрел между ними Филдинга и Ричардсона[4]. Кроме того, я мог бы поклясться, что узнаю впалые щеки и смертельно бледное лицо Лоренса Стерна, высокий лоб сэра Вальтера Скотта, мужественное лицо Джорджа Элиота[5] и приплюснутый нос Теккерея; в то время как между живыми я узнал Джеймса Пейна[6], Уолтера Безанта[7], леди, известную под псевдонимом Уида[8], Роберта Льюиса Стивенсона и многих других, пользующихся не столь громкой славой. Уверен: никогда доселе не собиралось под одним кровом столько избранных умов!
— Ну что ж, — с резким шотландским акцентом проговорил сэр Вальтер Скотт. — Все вы, леди и джентльмены, знаете старую пословицу насчет дитяти и семи нянек. Или, как по сходному поводу пел в старину менестрель:
2
Речь идет о романе «Приключения Родрика Рэндома», а заодно и о его авторе, Тобиасе Смоллетте (1721–1771).
3
Чарльз Лэм (1775–1834) — плодовитый поэт и драматург, гораздо более прославившийся как эссеист и критик. Наиболее известное из его произведений — цикл эссе «Очерки Элии».
5
Этот автор продолжает числиться среди английских классиков, но настолько выпал из круга современного чтения, что, возможно, не все сумеют оценить соль шутки насчет «мужественных черт лица». Дело в том, что Элиот — псевдоним писательницы Мэри Энн Эванс (1819–1880).
6
Пейн (1830–1898) — автор более чем ста коротких романов, ни один из которых не остался в истории. Однако как редактор и издатель журналов «Чэмберс» и «Корнхилл» Пейн помог войти в литературу многим писателям, включая и Конан Дойла.
7
Безант (1836–1901) — известный писатель и филантроп, ныне практически забытый даже в Англии.
8
Мария Луиза де ля Рамме (1839–1908). Ее романы, насыщенные неимоверными приключениями вперемежку с разговорами о политике и философских проблемах, одно время были очень популярны, но уже в эпоху Конан Дойла воспринимались скорее как детское чтение.