Отец услышит, засмеется.
— Жди! Костя — в меня. Крановщиком будет. Берегись, — вира!
Раз — мать на руки и к потолку. Вот тебе и вира! Та — ох! — и спору конец.
Котька уткнул нос в подушку, вспомнил. Отец, уезжая во Владивосток, сказал: «Приезжай, сынка, — там охота! Двенадцать стукнет — куплю ружье».
Ого-го! Двадцатый калибр! У Котьки дюжина патронов собрана. На кино сэкономил.
Через неделю Владивосток.
Если сильнее зажмуриться — вот так! — сначала в глазах побегут зеленые точки, а потом можно увидеть, что будет завтра. Вот он просыпается. На стуле «Аэлита» — подарок. Мать везет ее тайком из Одессы. Котька лазил в чемодан, — видел. Вот он выходит на палубу. «Как дела? — кричат из машинного люка. — Двенадцать навертело?» Кок вытирает красное лицо колпаком и два раза показывает по шесть пальцев. «Знает!»
С капитанского мостика спускается сам Гордей Митрофанович, забирает Котькины пальцы себе в ладонь и басит:
— Растет смена? Расти, расти. Море большое, ему большие люди нужны.
Он крепче натягивает на голову, от ветра, фуражку — белая, козырек весь в золоте — чудо! — и лезет обратно на мостик.
День рождения в море. Это — да!..
Но мечты обрывает мамин голос:
— Костя, идем ужинать!
Очень-то нужно. Ох, и неохота вставать! Всё равно же есть на ночь вредно.
За столом Котьке не сидится. Повозил ложкой в тарелке. Спасибо. Встал — и за шахматный столик. Гоняет взад-вперед пешку, чего-то ждет.
Когда все разошлись, Котька подобрался к стенному календарю и поднял листок «13 июля». Четырнадцатое число на месте. А куда же ему деться! Эх, скорей бы утро!..
Котька лежал под свежей простыней и часто, часто, чтобы уснуть, моргал глазами. «Так-так!» — вызванивали стены. В круглом окошке качались звезды. Потом они расплылись зелеными пятнами, поплыли куда-то в сторону и вместо них пришли пароход, отец с ружьем, черные косатки, капитан в белой фуражке… Сны обрывались, лезли друг на друга и вдруг кончились.
Котька проснулся.
В окошке желтело небо. Книги на стуле нет. Матери тоже. Что такое?
Котька натянул штаны, ботинки, вышел в кают-компанию. У стенного календаря стояли мать и Гордей Митрофанович. Капитан что-то объяснял маме. Лицо у нее было расстроенное.
«Что-то случилось!» Котька подобрался ближе и скосил глаз на календарь.
Вместо долгожданного 14-го числа на календаре было уже 15 июля.
— А где мой день рождения? — ахнул Котька.
— Во-первых, здравствуй, — начала мать, — а во-вторых, — она запнулась, — не волнуйся: 14 июля для нас в этом году не будет.
«Не волнуйся!» Котьке показалось, что пароход тонет и он виснет в воздухе.
— Ну, да.
— Вот тебе и ну да! — засмеялся капитан. — Вчера мы пересекли линию перемены дат. Это, брат, такая штука… Одним словом, кто пересекает ее с востока на запад, как мы, пропускает в календаре один день. Выбрасывает: фьють — и нет! А вот пойдем обратно — два раза одно и то же число повторим. Не повезло тебе, парень. Один день в году и тот потерял. А мог бы два раза праздновать!
Капитан весело объяснял еще что-то, но Котька не слушал. Как это, пропал день? Что же, так одиннадцать лет и останется? В какой же класс теперь? А ружье?
Он крутнулся на месте и выскочил за дверь.
Прошло полчаса. В кают-компании не начинали чай — ждали Котьку. На столе стоял праздничный пирог с цифрой 12, лежала книга — подарок матери — и морская фуражка с белым чехлом — от команды.
А Котька сидел на самой корме под спасательной шлюпкой и уже спокойно, с любопытством глядел вниз на ломкую стеклянную волну.
— Ничего! Ждал год, еще один подожду. А всё-таки здорово: пропал день! Вот оно, море, какое!
С. Сахарнов
Последняя спичка
Сарай, в котором разоружались немецкие морские мины, стоял в степи на берегу Черного моря.
В лиловом ночном небе багровели пожары: приближался фронт. Вдали урчали автомашины, — полигон эвакуировался.
Посреди сарая сидел на корточках человек в кителе с нашивками инженера. Перед ним на земляном полу лежала освещенная электричеством огромная болванка жабьего цвета — мина.
«Что спрятано в этой проклятой пилюле? Какая она: магнитная? Годятся против нее наши тралы?»
Два раза на полигоне уже пытались разоружить такую мину. Четыре холмика добавилось на поселковом кладбище. И вот — третья попытка.
Только не торопиться. Человек мрачно посмотрел, чем соединяются две неравные части длинной, как бомба, мины.
«Двенадцать гаек. В большей половине заряд, в меньшей — приборы взрыва. Главное — разделить половины, разорвать схему. Дальше не страшно…»