Тишина стояла такая, какой я никогда не слышал: ни звука, ни шороха. Даже широкие листья на тополе, которые и в безветренную погоду шелестели, сейчас были совсем неподвижны. Звезды мерцали в высоком небе и, казалось, одна за другой гасли: с востока, где небо было матово-светлым, медленно наступал день.
Поеживаясь от предутренней прохлады, я рысцой бежал за отцом к гаражу. Там мы встретили шофера, который ходил вокруг машины и бил каблуками по упругим резиновым шинам — проверял, не спустила ли какая из них за ночь воздух.
Поздоровавшись с отцом, он кивнул на меня:
— Провожает?
— Нет, со мной. Солома есть в кузове?
— Есть! — весело сказал шофер. — Поедем, что ли? — и, не дожидаясь ответа, побежал в сторожку. Оттуда он вернулся с какой-то девушкой: — У меня тут есть пассажирка, — тоже в «Коммунар» едет, студентка, на каникулы к родителям…
— Что ж так поздно? — спросил папа.
— Я была на практике, — быстро ответила студентка и, словно боясь, что она нас стеснит, сказала: — садитесь с мальчиком в кабину…
Папа не дал ей договорить:
— О нет! Такого не будет: мы мужчины сознательные, — папа засмеялся. — Залезай, Сергей! — он подтолкнул меня к машине и помог забраться в кузов.
Свежая ржаная солома была душистой и жесткой. Я обмял ее ногами и сел рядом с отцом.
Качнувшись на ухабе, машина выехала со двора на дорогу и помчалась по степи.
Меня стало клонить ко сну. Я положил голову папе на колени, он прикрыл меня своим пиджаком, и я уснул.
Первое, что я увидел проснувшись, было восходящее солнце. Оно выползало из-за земли и вскоре, оторвавшись от нее, повисло в воздухе. Теплые лучи пригревали, и мне хотелось спать, спать…
— Ну, проснись же, сынок, — осторожно теребил папа, — уже приехали.
Я с трудом встал на ноги и спустился на землю.
— Не выспался? — спросил папа и, набросив мне на плечи свой пиджак, сказал: — Пойди за скирду, поспи.
— Да ну что вы! — запротестовала студентка. — Такое утро, а вы парня спать укладываете! Возьмите свой пиджак, — звонким голосом распорядилась она и сняла с меня папину одежду. — Сережа, за мной, догоняй!
Девушка побежала по притоптанному жнивью, я нехотя последовал за ней. Она то и дело, оглядываясь, поторапливала меня. Две длинные косы, которые лежали у нее вокруг головы, упали на спину. Иногда они подскакивали так высоко, что перекидывались через плечо на грудь. Девушка рукой отбрасывала их опять назад и кричала мне:
— Давай, Сережа, давай!
Возле бочки с водой она остановилась:
— На месте! Раз, два, три! Ре-же!
— Теперь умойся. Я открою бочку, а ты умывайся. Мы немножко: здесь вода на вес золота.
Когда мы вернулись к машине, я чувствовал себя совсем бодрым.
— Ну, как, проснулся? — встретил меня шофер. — Э, брат, Настя хоть кого разбудит, с нею не шути! — он повернулся к папе, пояснил: — Моя племянница!
— Вы на физкультурника учитесь? — поинтересовался папа.
— Нет, — засмеялась Настя и, ухватившись за борт, легко вскочила на колесо машины. Она взяла небольшой чемоданчик и, спрыгнув на землю, договорила: — На горного инженера. Ну, до свиданья! Спасибо, что довезли.
— Молотить приходите.
— Приду обязательно! — девушка помахала рукой и скрылась за скирдами.
На току было шумно. Молотилка стучала ситами, шуршала многочисленными ремнями, завывала от напряжения.
Самым интересным для меня была откатка соломы. Здесь, кстати, я нашел себе товарища — Ваню. Когда я увидел его впервые, меня поразил его нос: спекшаяся на солнце кожа кучерявилась и слезала с него, обнажая нежную красную кожицу.
— Больно? — спросил я у него.
— Чего больно? — не понял он.
— Нос обгорел, — больно?
Ваня посмотрел на меня и недоуменно хмыкнул. Мне стали неловко. Вообще он ко мне сначала отнесся как-то недружелюбно, посматривал с презрением. Но когда я ему объяснил, что я не просто какой-нибудь наблюдатель, а приехал молотить рожь с отцом и что тракторист — это и есть мой отец, Ваня сразу изменил свое отношение.
За Ваней была закреплена лошадь, с помощью которой он оттаскивал пустую волокушу со скирды к молотилке.
Сетка, как называл Ваня волокушу, была сделана из бревен и цепей. Когда на сетке вырастала целая гора обмолоченной соломы, к ней цепляли длинный трос и подавали команду погонщице волов:
— Давай!
Погонщица поднимала жующих жвачку волов. Они тащили огромную волокушу, которая постепенно соединялась концами, сжимала солому и медленно ползла сначала по жнивью, потом взбиралась на скирду.