Молотьба приближалась к концу, — оставалось совсем немного: если поднажать, — за день можно кончить. Все так и решили — пораньше начать и к вечеру закончить.
Рано утром на ток приехал бригадир и оставался здесь целый день, — он тоже хотел, чтобы его бригада закончила сегодня молотьбу. Но тут случилось несчастье: лопнул один из ремней молотилки. Сшили, час поработали — опять лопнул, да так, что если сшить, то он будет короток.
— Эх, несчастье какое! — нервничал бригадир. — И запасного нет? — с укоризной спрашивал он у машиниста молотилки.
— Был, — оправдывался тот. — Да ведь лопается-то не впервые..
— Вот беда!.. Ну-ка, герой, — бригадир тронул меня за плечо. — Садись на моего коня и скачи в правление. Найди там кладовщика и скажи. Я сейчас напишу. — Он расстегнул полевую сумку, достал бумагу, карандаш и тут же у себя на колене быстро настрочил записку. — На, передашь ему, и без ремня не возвращайся. Да побыстрее.
Я не помнил себя от радости. Такое ответственное поручение да еще верхом на лошади!
Он помог мне залезть на лошадь, хлопнул ее ладонью, и я помчался.
— Смотри не свались! — услышал я голос отца.
Бригадирова лошадь, привыкшая носить на себе взрослого всадника, вскоре почувствовала мою неопытность и перешла на медленный шаг.
Я бил ее голыми пятками по бокам, но она в ответ только отмахивалась головой да хлестала себя длинным хвостом, отгоняя слепней.
Я оглянулся, чтобы посмотреть, далеко ли отъехал и не наблюдают ли за моей беспомощностью с тока, и увидел, что вслед за мной увязался Лыско. Он шел, махая головой и отбиваясь от мух хвостиком.
— Лыско, а ты куда? — крикнул я ему.
Жеребенок услышал мой голос, повеселел и пошел рядом, чуть ли не касаясь моей ноги.
А лошадь всё шла ленивым шагом и не думала спешить. Я сердился, дергал за повод, но ничего не помогало. Потрусив рысцой несколько метров, она переходила на шаг. Наконец я подъехал к дереву, сломал ветку и хлестнул ею лошадь. Она заторопилась.
Ездить верхом я не умел и поэтому подпрыгивал на ее спине, больно ударяясь о крепкий лошадиный хребет. Проехав полпути, я почувствовал нестерпимую боль, хоть слезай и иди пешком. Но ведь меня ждут на току… Я напрягал всё свое терпение и гнал, гнал лошадь, несмотря ни на что. Лошадь временами переходила на галоп, и мне становилось легче: я не ударялся о спину, а как бы вместе с лошадью то взлетал вверх, то плавно опускался. Но галопом ехать страшно, — можно упасть под лошадь. Я сдерживал ее, и опять начиналась мучительная тряска.
С трудом добрался я до правления колхоза. Не слезая с лошади, спросил через открытое окно, где кладовщик, и в двух словах объяснил, зачем он мне нужен. Девушка-счетовод быстро разыскала кладовщика. Я получил от него толстый, пахнущий новой резиной ремень, повесил его накрест через плечо, чтобы высвободить обе руки, и поехал обратно.
Я был очень доволен. Через полчаса молотилка снова начнет работать, и хлеб будет убран!
Я весело понукал лошадь, хотя боль от неумелой верховой езды не прекращалась. Вот уже показалась верхушка скирды соломы, а у меня силы совсем иссякли, и я вынужден был спешиться. Я решил взять повод в руки и бежать. Но не тут-то было. Оказалось, что я не мог и идти: ноги отекли и никак не слушались. А ведь меня ждали, на меня надеялись… Бригадир назвал «героем», а я вот. Часа два, наверное, буду так плестись, и людям из-за меня придется еще и завтра молотить. Обидно, хотелось заплакать, но я крепился.
Попробовал вновь залезть на лошадь и не смог. Слезы сами собой брызнули из глаз, и я уткнулся лицом в горячий бок лошади. Но, быстро взяв себя в руки, я решил идти. Когда я взглянул на дорогу, то увидел, что Лыско уже далеко впереди. Он заметил вдали ток, вспомнил, наверное, о матери, навострил уши и побежал. «На ток направился», — подумал я и что было мочи закричал:
— Лыско! Лыско!
Жеребенок остановился, оглянулся.
— Лыско, Лыско, родной, иди сюда, сахару дам. На сахару! — кричал я, вытягивая вперед руку.