За день некормленные лошади ослабли. К полуночи табун едва тащился. На зов Нагиба матки отвечали усталыми голосами.
Устал и Никита: обледеневший плащ и полушубок давили на плечи, прижимали к седлу; ноги, согнутые в коленях, затекли, замерзшие руки выпускали повод. Клонило ко сну, и в дремоте рев ветра, лай Актая Никита слышал отдаленно и смутно.
Убаюканный воем ветра и шорохом снега, Никита уснул, а когда, вздрогнув, открыл глаза, понял, — табун не двигается.
Хлестнув коня плетью, он проехал вперед. Пригляделся — метрах в ста что-то смутно чернело.
Усталость и сон мгновенно исчезли. Еще десять шагов вперед, и Никита остановил коня. Перед ним возвышалось высокое и длинное строение без крыши.
— Затишь! — вскрикнул Никита, от избытка радости став на стременах во весь рост.
Затишь представляла собой три массивных саманных стены, напоминавших огромную букву «П». Ветер не проникал сюда, и здесь было сравнительно тихо.
— Эй, эй, эй! Нагиб! Нагиб! — загорланил Никита.
Через несколько минут лошади укрылись за стенами. Измученные жеребята легли, матки засыпали стоя. Охраняя покой лошадей, Нагиб и Актай остались на страже при входе.
Никита спешился, отогрел руки, скрутил папироску. Он присел у стены на кучку самана и затянулся. Голова, как от хмельного, закружилась.
— Эх, махорочка, махорка, породнились мы с тобой, — проговорил он и прислушался. В дальнем углу чуть слышно стонала лошадь.
«Тучка; ей срок жеребиться!» — сразу узнал голос табунщик.
Он вскочил на ноги и протиснулся к лошади.
В серой матке, растянувшейся на снегу, он, и правда, узнал Тучку.
— Эх, моя хорошая!.. Вот оно как… — сокрушенно прошептал табунщик, склоняясь над лошадью.
Тучка перестала стонать, приподняла и сразу уронила голову на снег.
Сердце Никиты сжалось: у теплого, большого живота лошади шевелился жеребенок. От малыша струился пар. Мокрая шерстка покрывалась инеем.
Тучка пошевелилась и опять застонала.
Ласково понукая мать, табунщик поднял ее на ноги, подсадил жеребенка к соскам и, скинув плащ, вытер им малыша. Затем он разгреб снег, расстелил на земле плащ и перенес на него новорожденного.
Малыш улегся, закрыв глаза, но пролежал так недолго. Тельце его задрожало, ноги медленно подогнулись под живот, — он замерзал.
Никита снял с себя полушубок и накрыл жеребенка. Малыш согрелся, зато Никита, оставшийся в ватнике, сразу озяб.
— Ой, как щиплет чертяка! — воскликнул он и, чтобы сохранить остатки тепла, захлопал руками по бедрам, запрыгал на месте.
Стало теплее, но одеревеневшие ноги запросили покоя. Подпрыгнув еще раз, он перевел дыхание и присел возле жеребенка. И сразу глаза закрылись, голова упала на грудь. Он дернулся всем телом и открыл глаза.
— Этак замерзнешь, — нарочито громко сказал он и вскочил на ноги. Но стоило только подняться, как ледяной озноб вновь овладел им. Тогда, чтобы не окоченеть, он двинулся вперед.
Буран смолк. Медленно разгоралась заря. Лошади дремали, стоя и лежа. Никита очертил подле жеребенка круг и побежал равномерными, короткими шагами, как спортсмен на тренировке.
Слабость растеклась по мышцам, ноги подгибались в коленях. После двадцатого круга он опустился на плащ возле жеребенка и Тучки. Мать лежала с открытыми глазами, приглядывая за сыном, изредка вздрагивая. Жеребенок не шевелился, — первый земной сон глубок и сладок.
Табунщика вновь зазнобило. В глазах колебалась, плыла темнота, точно кто-то завязал их черной, непроницаемой повязкой. Она казалась очень тяжелой, веки он приподнял с трудом.
«Бежать, бежать», — настойчиво стучало в висках; и, превозмогая бессилие, он приподнялся, тяжко передвинул ноги и, пошатываясь, побрел по кругу.
Кто знает, сколько двигался он так: полчаса, час, два…
Когда заржал Нагиб, Никита, лежа на плаще, еле приподнял голову, чтобы посмотреть на склоны холмов, колебавшихся в белесой мгле утра.
Вставало оранжевое солнце, холодные лучи его бродили по белой степи, по которой вдали двигались черные точки.
Никита, покачиваясь, слабо пошевелил языком.
Между тем точки всё приближались. Показалась группа всадников. За спинами у них чернели скатки из полушубков.
Впереди торопил лошадь плетью косматенький, сморщенный старичок. «Пахомыч!» — узнал Никита, не пытаясь больше сопротивляться морозу, усталости, поваливших его на землю.
Через минуту, тепло укрытый, он спал так же крепко, как и малютка-жеребенок, сын Тучки.
Р. Погодин
Суп с клецками