На степных просторах смерть кочует,
Как и мы, бездомные скитальцы,
На траве желтеющей ночует.
Над костром отогревает пальцы.
На степовьях уберечь красу как?
Старый саван вытерт о заплечья.
Полиняла щеристая сука —
Сумрачная ярость человечья.
Смерть! когда же от дымящих зарев
Ты поднимешь к небу глаз безвекий:
— Выполнен приказ твой государев —
Нет живого, тлеют человеки.
А пока, кочующая с нами,
Ледени морозом воздух ковкий,
Волочи истрепанное знамя,
Заряжай солдатские винтовки.
БУРЖУАЗКА
Вы девочка, вы барышня и мисс,
Сегодня всё опять расскажет папе,
Ведь вы опять пошли на компромисс,
Опять поэт в широкополой шляпе!
Рара на рынке понижает рубль
И вас, мой перл, оберегает строго,
Он думает, что я угрюм и груб,
Что я апаш, что я не верю в Бога.
Оп прав, отец. Он говорит, что я,
Смеясь, прошел сквозь многие мытарства…
Вы нежите, вы дразните меня
Изнеженным и развращенным барством.
И я сломаю вашу чистоту,
И ваши плечи, худенькие плечи
Моей любви поднимут тяготу
И понесут ее сквозь жизнь далече.
И знаете, я — крошечная моль,
Которой кто-то дал искусство видеть,
Я причиню вам яростную боль
И научу молчать и ненавидеть.
МОНГОЛ
Желтым ногтем согнутого пальца
Давит вшей.
«Вошь не волк. От них моя не свалится…»
И скребет бычачий выгиб шеи.
На сосках — клочьё блестящей шерсти,
Клетка ребер ширится, дыша,
Из косых растянутых отверстий
Черных глаз — глядит душа.
Маленькая, юркая, с упругой
Скользко-хлопотливой хитрецой.
Он ручной, но все-таки зверюга,
А лицо!
Трехтысячелетние уроки
В смехозыби крошечных морщин:
Неприлична (слово знает сроки)
Откровенность гордости мужчин.
Но он что-то понимает всё же
И, сгибаясь, бронзово-нагой,
Говорит интимнее и строже:
«Капитана, русские шанго».
РАНЕНЫЙ
Шел, пробираясь чащей,
Хрустя и ломая — лез,
А ветер, дракон рычащий,
Взлетел опрокинуть лес.
Упал, захлебнувшись потом,
Не в силах тоски сломать.
На миг, шелестя капотом,
Прошла перед павшим мать.
А лес зашумел не глуше,
Был прежним осенний лес.
И заяц, наставив уши,
На кочку картинкой влез.
ИЗГНАНИЕ
Дымно розовеющее море
Ласковой сквозит голубизной…
Думаю о русском — о поморе,
О Москве узорчато-резной.
Что мне эта ласковость морская
И с горы упавшая тропа,
Если всё ж душа моя — тверская,
Как у предка, сельского попа.
Ходить, смотришь сумрачно и люто,
Всё на шее обруч хомута!
— То ли дело нашего Безпута
Синяя студень и омута.
ОБРАЗ
Мне кажется, вы вышли из рассказа,
И беллетрист, талантливый апаш,
Нарисовал два сумрачные глаза,
В лиловый дым окутал образ ваш.
Глаза влекут. Но в паутинной дыми
Вы прячетесь, аукая, скользя,
И кажетесь всех женщин нелюдимей,
И, может быть, к вам подойти нельзя.
Но, вкрадчивый, я — бережен и нежен —
Тружусь вблизи, стирая будний грим…
Скажите, невидимка, не во сне же
Вот здесь, сейчас, мы с вами говорим?
МОРЕЛЮБЫ
Всадник устало к гриве ник,
Птицы летели за море.
Рифма звенит, как гривенник,
Прыгающий на мраморе.
Всадник от счастья не далеч
(Строку как глину тискаю).
Тень не успеет следом лечь —
Он поцелует близкую.
Мы же, слепцы и Лазари
Тысячелетних плаваний,
Ищем путей из глаз зари
И — моряки без гаваней.
ОБОРОТЕНЬ
Гению Маяковского
Oн был когда-нибудь бизоном
И в джунглях, в вервиях лиан
Дышал стремительным озоном,
Луной кровавой осиян.
И фыркал злобными ноздрями,
И вяз копытом в теплый ил.
Сражался грозно с дикарями,
Ревел и в чащу уходил.
Для них, не знавших о железе,
Угрозой был его приход,
И в тростниковой мгле Замбези
Они кончали час охот.
Его рога и космы гривы
Венчал, вплетясь, чертополох.
У обезьян толпы игривой
Oн вызывал переполох.
…Прошли века, и человеком
Он носит бычие рога,
И глаз его, подбросив веко,
Гипнотизирует врага.
И как тогда — дорога черства,
Но он принес из хладных недр
Свое звериное упорство,
Своих рогов железокедр.
И наклоняя шею бычью —
Неуязвляемый базальт! —
Он поднимает вилой клычьей
Препон проржавленную сталь!