1929. № 56 (2601), 3 марта. С. 3.
И сегодня, как раньше,
Струнной россыпи в лад,
Пел и плакал над банджо
Желтолицый мулат.
Стон на стон отвечал. Стон
Умолял о любви!
И запенился чарлстон
Золотой, как “аи”.
И под посвист матросский,
Под вопивший гавот,
Вздрогнул лаковым лоском
Обнаженный живот.
Застонал и затопал
Зал от ног и от губ,
И картечью синкопы
Вылетали из труб.
И маэстро просунул
В их летящий обвал
Чернокожей плясуньи
Красногубый оскал.
И в приказе и зове,
Над эбеном щеки,
Завращались бесовьи
Неживые белки.
Чую, бледен и робок,
Дрожь от бедер до плеч:
О закате Европы
Торопливая речь!
Над усталой зевотой
Отмирающих лет, —
Панихида гавота
И щелчки кастаньет!
1929. № 123 (2623), 12 мая. С. 3.
Я не зову ее любимой,
Но иногда, могу ль сказать,
Бывают мне необходимы
Ее зеленые глаза.
Прозрачность в них почти морская
И холодок, как лезвие,
Когда, ресницы опуская,
Мой взгляд, как шпагу, отобьет.
И вновь подымет их, и снова
Идет опасная игра…
Так развлекался Казанова,
А я прошу лишь coup de grace,
Последний взгляд — удар последний,
Зрачка отточенный визит,
Что через вымыслы и бредни
Мне сердце насмерть поразит!
О, поединок бессловесный,
Не замечаемый никем…
Не защищайся, враг чудесный,
Я отступаю в па-ни-ке!
Чтоб закричать прошедшей мимо,
Чтоб удержать ее, сказав,
Что мне, как жизнь, необходимы
Ее зеленые глаза.
1929. № 157 (2657), 16 июня. С. 2.
coup de grace — последний удар (фр.).
Если пьяной ночи вьюга
Обескрылит, как нужда, —
Обопрись на руку друга
И по городу блуждай.
В незнакомые кварталы
Дальних улиц загляни,
Где предместье начертало
Фабрик красные огни.
Где над ними зарев розы,
Где прохожий хмур и строг,
Где нежданно паровозы
Вылетают из-под ног…
И негаданно, внезапно,
Словно рознят тайный круг,
Ты услышишь новый запах,
Новый шелест, новый звук!
Эти зоркие мгновенья,
Этот штиль, зовущий шквал, —
Приближеньем вдохновенья
Федор Тютчев называл.
1929. № 321 (2821), 1 дек. С. 3.
Лишь ночь — таким он мнится нам,
Прелестной милой крошкой…
Он не по дням, а по часам
Растет и… шмыг в окошко.
И утром он уж паренек,
А в полдень — нос в газеты:
— А ну-ка, что в гирляндах строк
Поют о нас поэты?
И вот — свершеннолетний он,
Он — Год. Он — Тридцать Первый,
В дела да в случаи влюблен,
Начнет трепать нам нервы,
Опять в заботы погрузит,
Опять нас бросит в стужу,
Весь прошлогодний реквизит
Он вытащит наружу.
Но в эту ночь он лишь — бэбэ,
Он — милка, он — малютка…
О, детка-крошечка, тебе
Певучих строчек шутка.
Твой детский образ берегу,
Твой очерк детки-душки,
И говорю тебе: “Агу,
Агусеньки, агушки”.
Мы нянчим в эту ночь тебя,
Мы не желаем клянчить,
А завтра, радуя, губя —
Уж ты нас будешь няньчить.
Ты появился над землей,
Ну, дай же ручки, здравствуй…
— Агу, младенец дорогой,
Год Тридцать Первый, здравствуй.