1932. № 63 (3619), 7 марта. С. 3;
подпись: “Сеня Смелов”.
Защитники — на земляных валах,
Но враг подполз и бросился на приступ,
И через час борьба кипит в домах,
Борьба за пядь, за шаг, за каждый выступ!
Но по стенам карабкается враг,
Врываясь в окна, гонит нас на крыши,
И остановлен отступленья шаг, —
Ведь только небо, только небо выше!..
Лишь водное мерцание кругом,
Да тишина — безмолвие колодца!
И город, опозоренный врагом,
На милость победителя сдается.
Вода, вода, зеленая вода…
Журчание и плеск случайных весел…
Надолго ль рок, зловещая беда,
В твои объятья бедный город бросил!
Плывущий труп глядит в голубизну
Пустых небес, откоротав земное.
Качаясь, плот со скарбом проскользнул,
Напоминая о ковчеге Ноя.
Всё тянется теперь к сухим клочкам
Земли, рекой у города отнятой,
Но нет конца напору и скачкам
Стихии яростной и необъятной.
И вот за кровли уцепилась жизнь
Рукой, сведенной судорогой горя.
Пусть гнется цинк, но ты виси, дрожи,
И знай одно, что под тобою — море!
Глаза детей из окон слуховых,
Тряпье на крышах, мокрые матрацы,
Но кто из нас к несчастьям не привык, —
За жизнь свою мы научились драться!
На звонкой кровле примус загудел, —
Одна душа уже в спасенье верит! —
И чей-то крик несется по воде:
— Бог вызволит — река стоит на мере!
Сбывает ужас, убывает дрожь,
Смелей глаза, осмысленнее взгляды.
Спеша на помощь, наша молодежь
Организует первые отряды.
И снова ночь. Бескрайность тишины
И блеск воды под редкими огнями.
Прислушиваясь к шепоту волны,
Безгласный город терпеливо замер.
И спит — не спит. Так побежденный ждет,
Ждет, не дыша, надменной мести вражьей.
Вода внизу, как часовой, бредет,
Мы пленники, и ты, река, — на страже!
Нельзя ее движенью не внимать,
Внизу — конец, внизу гудит пучина.
На кровлях спят… И Бога просит мать
За крошку-дочь и за малютку-сына.
1932. № 228 (4053), 21 авг. С. 4.
Летом 1932 из-за большого паводка на реке Сунгари в Харбине произошло сильнейшее наводнение, сопровождавшееся эпидемией холеры.
Из приложения
“Юный читатель Рупора”
Наташе
Гостил я у старушки,
У бабушки Яги;
Живет в лесу, в избушке,
Спина кривей дуги,
Весь день не слазит с печки,
Ужасно плох обед.
В избе не только свечки,
Но спичек даже нет.
И я, ничуть не струся,
У бабушки спросил:
— Должно быть, ты, бабуся,
Совсем лишилась сил?
Куда ступу девала
С пестом и помелом,
В которой ты, бывало,
Неслась в лесу густом?
Она: “Пройдусь и пешей,
Велик ли чин Яги:
Ступу-то отнял Леший
За старые долги.
Изба без курьих ножек,
В овраг сползает сруб:
Из них, лукавить что же,
Я год варила суп.
Иль гибнуть с голодухи,
Лишь травка на обед…
И так-то у старухи
Совсем здоровья нет!”
Гляжу, под лавкой вилы,
В углу топор торчит…
— Ты девочек ловила
И жарила в печи?
— Пустые, парень, слухи,
А ты, чай, грамотей!
И пальцем, верь старухе,
Не трогала детей.
Питалась травным соком,
Да кушала кору,
И только ненароком
Пугала детвору. —
Молчит. На темной печке
Жует пучок травы.
Над нею, словно свечки,
Горят глаза совы.
И кот, большой котище,
Зеленоглазый кот,
О грудь старухи нищей
Лениво спину трет.
Идет и песню тянет,
Ну, прямо жаль до слез!
И дал я старой пряник
И пару папирос.