Аллилуя. Нога у вас какая…
<…>
Зоя. <…> Молодец, Аллилуя. В награду можете поцеловать меня в штопаное место. (Показывает ногу.)»[438]
Ср.: «Еще на шаг ближе, — приказала она. — На колени и целуй ногу! Она протягивает ногу из-под белого атласного подола, и я, сверхчувственный безумец, припадаю к ней губами»[439].
К другой книге Захер-Мазоха, вышедшей в переводе на русский язык, отсылает сцена из 21-й главы «Полет» романа «Мастер и Маргарита»: «Она совершенно нагая, с летящими по воздуху растрепанными волосами, летела верхом на толстом борове, зажимавшем в передних копытцах портфель, а задними ожесточенно молотящем воздух. <…> Венера! — плаксиво отвечал боров <…>»
Ср.: «Это был негр геркулесовского сложения, сильные руки которого были скованы на спине, а на затылке у него было прикреплено своего рода седло с изящными стременами. <…> Когда негр распростерся ниц перед ней, она поставила свою маленькую ножку на его курчавую черную голову. <…> — Встань, собака! — воскликнула она наконец, дав негру пинок ногой. Негр приподнялся и остался на коленях так, чтобы ей удобно было вскочить на седло <…>»[440]
Между прочим, ранние редакции романа в ряде случаев содержат еще более явные сексуальные образы. «Гроздья винограда появились перед Маргаритой на столике, и она расхохоталась — ножкой вазы служил золотой фаллос. Хохоча, Маргарита тронула его, и он ожил в ее руке. Заливаясь хохотом и отплевываясь, Маргарита отдернула руку. Тут подсели с двух сторон. Один мохнатый с горящими глазами прильнул к левому уху и зашептал обольстительные неприличности, другой франчик привалился к правому боку и стал нежно обнимать за талию. Девчонка уселась на корточки перед Маргаритой, начала целовать ее колени»[441]. Впрочем, стоит ли охотиться за мелочами (типа сходства Леды А. П. Каменского и Геллы в «Мастере и Маргарите»), если в «Собачьем сердце», введя в повесть остро модную в середине 1920-х гг. тему омоложения, Булгаков провиденциально описал одну из важнейших мифологем сталинской эпохи (периода 1924–1938 гг.), развивавшую фольклорный мотив, напрямую связанный с сексуальной проблематикой. В условиях, когда, с одной стороны, «сдавленные эпохой войн, сексуальные силы человечества неудержимо расцвели в послевоенное время»[442], а с другой стороны, когда для политического руководства страны, жадного до власти и удовольствий, но подошедшего к черте старости, стали весьма актуальными физическая немощь и желание продлить молодость и силы (в том числе сексуальные), тема омоложения приобрела исключительное значение. Тем более что у рассматриваемого периода была еще одна особенность.
Как писал Борис Гройс: «Сталин был единственным художником сталинской эпохи», в то время как «официальные художники сталинской эпохи перестали быть художниками в традиционном смысле этого слова. Вопрос о форме не стоял для них по той простой причине, что сама действительность стала при Сталине тотальным произведением искусства, которую художнику оставалось только „правдиво“ копировать. Индивидуальный стиль художника мог означать в этой ситуации только попытку соперничать с партийным стилем формирования самой жизни и поэтому не случайно вожди партии рассматривались в то время как наилучшие знатоки и ценители искусства…»[443]
Иначе говоря, Сталин оказывается демиургом, эстетически формирующим и жизнь, и ее стиль, и вполне закономерно, что он, скажем, создает целый ряд перевертышей, оксюморонов и метафор, а также убирает «из своего произведения все, что мешает его совершенству»[444].
Такое же «эстетическое» отношение устанавливается по отношению к собственной молодости и сексуальной силе[445], ибо последняя есть обоснование права на власть, принятое в фольклоре (о чем подробнее будет сказано ниже).
Тоталитаризм, запрет на манифестации сексуальных образов, превращение Сталина в демиурга, а подконтрольной ему реальности в эстетически устрояемое пространство, возвращение к фольклорным формам сознания и магической культуре — все это, вместе взятое, привело к своеобразной узурпации Сталиным и его «полулюдьми». области секса. Эта узурпация простиралась от уголовного наказания за гомосексуализм (закон от 7 марта 1934 г.) и запрета абортов (закон от 27 июня 1936 г.) до идеологической цензуры[446] и вытеснения всей сексуальной проблематики в медицинскую сферу, которая — благодаря все той же «эстетизации» пространства — быстро мифологизировалась. При этом разрушилась граница между реальным и воображаемым: последнее получило легкую возможность реализации. Не в последнюю очередь это коснулось эротических фантазмов: от садистских в духе Октава Мирбо («Сад пыток»)[447] до мечты о вечной молодости и сексуальной силе.
440
441
445
Не случайны многочисленные указания (возможно, инспирированные сверху) на полигамию Сталина в фольклоре:
По замечанию собирателя, эту частушку в 1936 г. пела соседская домработница. Он, как «идейный мальчик», спросил:
— «Откуда ты, Даша, взяла, что у Сталина много жен? Это неправда.
— В деревне люди говорят, а люди все знают».
См. в той же «Сталиниаде» рассказы о сталинских оргиях с нагими вакханками и большим моржовым фаллосом, который висел под самым потолком, а также о том, что Сталину, как шварцевскому Дракону, приводили молодых девушек (с. 153–154). Ср. с фольклорным образом сексуального поведений Л. П. Берии, имевшим иные обоснования: «…А в один день надзиратель рассказал мне, что 760 женщин признали себя любовницами Берии… На самом же деле, эти женщины были его сотрудницами, информаторами и только с ним имели непосредственный контакт. У Лаврентия была феноменальная память, и он все, что касалось его служебных связей с этими женщинами, держал в уме. А потом… Они заявили, что были его любовницами! А что им было делать? Признать обвинение в агентурно-подрывной работе?» (Из интервью с вдовой Берии // Алеф. 1991, май, № 378. С. 45–46).
446
17 окт. 1935 г. был принят Закон СССР «Об ответственности за изготовление, хранение и рекламирование порнографических изданий, изображений и иных предметов и за торговлю ими».
447
Жене П. П. Постышева, Постоловской, садисты-следователи устраивали «цирк». Так назывался допрос-развлечение… Постоловскую притаскивали в большой кабинет, где уже находилось шесть-семь молодых людей с жокейскими бичами в руках. Ее заставляли раздеться совершенно донага и бегать вокруг большого стола посредине комнаты. Она бегала, а эти ребята, годившиеся ей в сыновья, в это время погоняли ее бичами, добродушно выкрикивая поощрительные слова. А потом предлагали лечь на стол и показывать «во всех подробностях»: «Как ты лежала под Постышевым…» (История одной рукописи, которая 20 лет лежала под матрацем: Парижский разговор — Арина Гинзбург и московский писатель Лев Разгон // Русская мысль. 1991, 31 мая. С. 12).