Задетый в статье Цветаевой журналист и критик Александр Александрович Яблоновский (1870-1934) отозвался грубым фельетоном «В халате», в котором сравнивал «домашнюю бесцеремонность» Цветаевой с манерами Вербицкой:
«На литературном горизонте нашей эмиграции я обнаружил еще одну г-жу Вербицкую, да еще, так сказать, в издании дополненном и исправленном <…> Г-ну Адамовичу, бедному критику из "Звена", досталось так, что до зеленых веников помнить будет.
"Не может быть критиком!"
"Не смеет быть критиком!"
"Кого я слушаю".
"Для кого я пишу".
'Ты мне не судья!"
Я, впрочем, совсем не имею в виду защищать г. Адамовича и просовывать свои пальцы между этих дверей — пускай г. Адамович сам отбояривается, как знает <…> Когда вы прочитаете непринятые стихи, то невольно убедитесь, что г. Адамович прикован к "позорным столбцам" совершенно напрасно. Стихи – действительно плохонькие и уже во всяком случае не такие, каких можно было бы ждать от “тридцатилетней, значительной, своеобразной и прекрасной” г-жи Цветаевой.
Это непонимание меры вещей, это отсутствие чутья дозволенному и недозволенному заходит у г-жи Цветаевой так далеко, что, познакомивши читателей со своим возрастом, со своей наружностью и со своими "врагами" (Адамович!), она сочла за благо довести до общего сведения и о своей денежной наличности:
– Чего же я хочу, когда по свершении вещи сдаю вещь в те или иные руки?
– Денег, друзья, и возможно больше.
Признаюсь, я не понимаю, для чего это пишется.
Если к сведению г. Адамовича, то ведь это бесполезно: он человек жестоковыйный и может "вещь" возвратить. А нам, читателям, зачем это знать?
Не понимаю я и "высокого стиля" г-жи Цветаевой.
Толстой, когда окончил "Войну и мир", говорил:
– Вот и написал роман.
И Пушкин, когда поставил точку к "Евгению Онегину", говорил:
– Ну, слава Богу, кончил.
А г-жа Цветаева говорит:
– Свершила вещь, но Адамович не принял.
<…> Признаюсь, если бы я имел право давать советы г-же Цветаевой, я бы сказал:
Хотите просить прибавки — просите. Но ни лавочника, ни квартирную хозяйку не выносите на «позорные столбцы» вашего журнала. Во-первых, это бесцельно, а, во-вторых, это очень утомительно для читателя. Да и не так, сударыня, деньги делаются.
Если хотите денег — "свершите вещь", но не несите к Адамовичу, а отдайте в "Благонамеренный" — там все съедят» (Возрождение. — 1926. — 5 мая, № 337. — С. 2).
П. Б. Струве посвятил «Благонамеренному» свою очередную статью из постоянной рубрики «Заметки писателя», назвав ее «О пустоутробии и озорстве»: «Грешный человек, г. Адамовича я не читал, но, познакомившись с ожерельем его суждений, нанизанных г-жой Цветаевой, я впал в уныние.
Но уныние вызывает у меня и то, что пишет сама Цветаева. И то и другое огорчительно не потому, что бездарно, а потому, что совсем безнужно.
Именно – предметно безнужно, при известной личной одаренности самих пишущих».
Наибольший протест у него вызвало стихотворение Цветаевой. П. Б. Струве заявил, что «это литературное произведение беспредметно и не только невнятно, но и прямо непонятно, а потому безнужно. Почти так же или более безнужно, чем суждения г. Адамовича о Пушкине, Гоголе, Фете, Брюсове, нанизанные г-жой Цветаевой и производящие удручающее впечатление каких-то развязных… глупостей, изрекаемых неглупым человеком» (Возрождение. — 1926. — б мая, № 338. — С. 3).