В начале восьмидесятых годов Анненков попытался изменить не только тон, но и ракурс своих «разоблачений», касающихся Герцена, Огарева и высказанных им в «Замечательном десятилетии». В очерке «Идеалисты тридцатых годов» он дал уже несколько иную, в известной мере более близкую к истине характеристику умонастроений Герцена и Огарева в тридцатых и сороковых годах.
Касаясь, например, причин эмиграции Герцена, Анненков, хотя и очень осторожно, но уже совершенно недвусмысленно говорит здесь о невыносимом политическом режиме при Николае I, о чудовищно жестоких преследованиях за любое неосторожно сказанное слово и т. д. Несколько иначе освещена духовная драма Герцена, обусловленная, по мнению Анненкова, положением человека, поставленного «между двумя мирами» и связанного «с двумя различными созерцаниями». Как всегда в таких случаях, Анненков говорит «темно» и отвлеченно, но из контекста его речи очевидно, что од двумя различными «созерцаниями» подразумевается не что иное, как либерализм и демократия. Само собой разумеется, что, высказав все это, Анненков ни на йоту не перестал быть либералом. Он по-прежнему симпатизирует Герцену-«идеалисту», восхищается его противоречивой, сложной и тонкой духовной организацией, прямо противопоставляя все это «реализму», «грубости» и «прямолинейности» демократов.
Анненков «скорбит» по поводу того, что Герцен перестал быть только просветителем и поэтом, что он вступил на противопоказанное якобы его нравственной физиономии «идеалиста» революционно-политическое поприще. Анненков «сожалеет», что Герцен порвал с родственной и нравственно близкой ему стихией — либерализмом, круто повернул влево, стал демократом. Этим, по мнению Анненкова, и объясняется драма Герцена, тот «пыточный станок», на котором он томился много лет.
И все же знаменательно, что, примыкая по убеждениям к Грановскому и Кавелину, Боткину и Е. Коршу, Анненков «вспоминал» преимущественно о Белинском и Герцене. Очевидно, если он и не сознавал ясно, то очень хорошо чувствовал как острый публицист, что с того момента, как определились демократы, — а именно об этом определении, сам того не желая, и ведет речь Анненков, рассказывая об идейных расхождениях Белинского и Герцена с «умеренными» западниками, — с этого момента либерализм не способен на какое-либо самостоятельное общественно-политическое творчество. Он лишь отражает то, что исходит от демократов, непременно искажая и урезывая любое требование, любую истину, низводя их до полумер, до полуправды, и порождает сплошь и рядом уже такие «неприличные» эволюции взглядов и умонастроений, о которых даже и самые «терпимые» из либералов, вроде Анненкова, не могут говорить без сокрушения, В этом духе написана Анненковым глава о В, П. Боткине.
VI
Воспоминания о Тургеневе — важное звено в той картине духовного развития русского передового человека, работа над которой занимала Анненкова до конца дней. Как известно, мемуарист предполагал продолжить «Замечательное десятилетие», дополнить его воспоминаниями о пятидесятых, а возможно, и о шестидесятых годах.
Однако замысел этот не был осуществлен. Мы располагаем сейчас лишь чем-то вроде конспекта мемуаров о начале пятидесятых годов («Две зимы в провинции и деревне»), а также примыкающими к этому плану тремя работами о Тургеневе, возникшими на основе ознакомления Анненкова с перепиской писателя после его смерти («Молодость Тургенева», «Шесть лет переписки с И. С. Тургеневым», «Из переписки с И. С. Тургеневым в 60-х годах»), мемуарно-биографическим очерком «А. Ф. Писемский как художник и простой человек», которому сам Анненков придавал большое значение, и наконец тремя отрывками, выпавшими при печатании воспоминаний — о ссоре Тургенева с Толстым, о постановке «Нахлебника» на петербургской сцене с участием М. С. Щепкина, о петербургских пожарах 1862 года.
Уже по тому, как сложно дан и политически остро осмыслен облик Тургенева в «Замечательном десятилетии», видно, какое важное принципиальное значение придавал Анненков Тургеневу не только как выдающемуся русскому писателю, но и нравственному типу передового русского деятеля, по его мнению единственно возможному тогда на Руси,
Портретом Тургенева Анненков прямо откликнулся на ту идейную полемику, которая уже с начала сороковых годов возникла между демократами и либералами и приняла особенно резкие формы во второй половине пятидесятых — начале шестидесятых годов, — дискуссию о русском «политическом» человеке, о возможной и наиболее плодотворной для отечества его деятельности, о его мировоззрении и складе характера. Этот живой и по-своему практический вопрос, как фокус, сосредоточивал в себе тогда многие важные проблемы русского общественного развития — о судьбах дворянской интеллигенции и разночинце, о «мирной» культурной работе в границах легальности и революционной борьбе, о роли «культурных» сил и народных масс в общественном развитии и т. д. и т. п.