- Вы что скажете о прочитанном? — обращается Ляшко к первому сидящему от стола.
Если человек не хочет говорить или сказать ему нечего, то промолчит, а если желает, берет слово. И так по порядку Николай Николаевич опрашивает всех присутствующих. Временем не ограничивали никого, но этим, надо сказать, никто не злоупотреблял.
Так было и на сей раз, но, удивительное дело, сегодня даже такие задиры, как Чистяков и Молодцов, не говорили ни одного критического слова. Сплошные похвалы автору. Я не узнаю «Кузницу» сегодня. Доходит очередь до меня. А я к тому времени уже научился критиковать других — критиковать-то всегда легче, чем самому писать, — и пошел. Ну точно резвый телок, выпущенный на луг. И что же было потом!
Алексей Силыч метал на меня молнии из-под своих нависших густых бровей: откуда, мол, этот фрукт взялся? Чистяков и Молодцов кричали, что я молод еще и глуп, чтобы учить таких мастеров, да и остальные, хоть и не в такой резкой форме, старались меня укоротить, поставить на место. Ну и я разошелся, стою на своем.
Алексей Силыч ничего не сказал. А у меня на душе остался неприятный осадок. Я уже пожалел, что вылез со своей критикой, да, может, и не прав, раз все против меня. Но вот чего я никак не ожидал, так это того, что мои наскоки положат начало дружескому отношению Новикова-Прибоя ко мне.
Дело было так. Алексей Дорогойченко, один из руководителей ВОКПа, пригласил меня на товарищеский ужин актива. А я уже был в активе, и книги у меня начали выходить. Пирушка происходила в квартире Дорогойченко, в Старо-Конюшенном переулке. Квартира была очень большая, комнат о десяти, жили там и другие писатели, в том числе Новиков-Прибой. И вот когда мы все стали очень веселы, перешли на песни, в комнату входит Алексей Силыч с папиросой в мундштуке неизменной. Ну, все, конечно, к нему:
— Алексей Силыч, дорогой! Садись! Гостем будь!
Потащили его к столу и усадили рядом со мной. Ведь из «крестьянских» никто не знал, что у меня с ним произошло. Я сижу ни жив ни мертв. Налили Силычу водки, чтобы «догнал» нас. Не спеша, приема в два осушил бокал. Он любил выпить, но умеренно. Снова закурил. И вдруг — толк локтем меня в бок:
— Каманин!
— Слушаю вас, Алексей Силыч.
— А помнишь, как ты в «Кузнице» меня раздраконил?
— Простите, Алексей Силыч, молод был, зелен был.
— Нет, ты правильно подметил. Я, конечно, разозлился на тебя, а после посмотрел те места и вижу, в самом деле коряво получились они у меня. Ты читал книжку после выхода?
— Нет, не читал,— признался я.
— Посмотри. Я многое выправил.
С того дня мы стали с ним друзьями, если можно так сказать. Частенько он звал меня прогуляться по улицам и переулкам Москвы. Особенно любил копаться у лотков со старыми книгами, покупать что приглянется. И вот это отношение Новикова-Прибоя ко мне я запомнил как урок для себя на всю жизнь. Как бы ни была порой неприятна нам критика, а все же приглядеться и прислушаться к ней не мешает: вдруг да она правильная?
Состоял членом в «Кузнице» и Дмитрий Иванович Фурманов, но на вечерах я никогда его не встречал. Видел всего раз в Госиздате, где он работал политредактором. Это было, кажется, в 1925 году. Я написал тогда «Ивановскую мельницу», свой первый роман, и не знал, куда его отнести. Отдавать в «Красную новь», единственный тогда толстый журнал, не было смысла; Редактором его был Александр Константинович Воронский, а он нас, «крестьянских» и «пролетарских», не жаловал.
Об этом коротко расскажу не ради описания моих дел, а чтобы коснуться нравов нашей среды и моих тогдашних представлений. Воронский, кроме «Красной нови», редактировал журнал «Прожектор», руководил издательством «Круг», под его рукой была, можно сказать, вся «большая» литература, он выпестовал многих отличных писателей, сам был в своих критических статьях тонким стилистом — о нем, думается, много еще будут писать. Но к нам, как уже сказано, он относился пренебрежительно, и мы ему платили той же монетой.
Однако напечататься у Воронского многие из нас пытались, это было почетно — напечататься у него. Как-то и я отдал рассказ в «Прожектор», оставил у секретаря редакции Вашенцева и через некоторое время узнал, что рассказ принят. Обрадовался, но друзьям ничего не сказал: появиться у Воронского лестно, а вот ходить к нему вроде бы неловко. С месяц прошло, и показали мне резолюцию редактора: «Вдвое сократить. А. Воронский».
— Как это вдвое? — удивился я.— Ведь это не метр ситца, взял да и разорвал пополам.
— Да вы не обращайте внимания,— ответил Вашенцев. — Сократите насколько возможно, и все.