Так вразумлял меня Завьялов, но стихи Твардовского, когда я услышал его чтение в Доме искусств, ничем особо не поразили меня. Очень уж были по форме просты. И опять удивила схватка, случавшаяся на этом вечере. Горбатенков и его дружки кричали:
— Почитай «Мужичка горбатого»!
— Не буду читать,— спокойно ответил Твардовский.
— А почему ты не хочешь прочесть?
— А потому что не желаю.
И тут поднялся такой крик — уноси ноги. Я только спустя два десятка лет прочитал в однотомнике этого «Мужичка горбатого» и, убей меня бог, не нашел в нем ничего криминального. А ведь находили, выискивали, и мне понятной стала та боевитость в выражении лица Твардовского, которая была, по-видимому, привычной и необходимой ему в ту пору.
Ночевал я обычно в том же Доме искусств, в малюсенькой комнатушке, где стоял небольшой диван. Ноги на нем не вытянешь, но я и такому ложу был рад. Одно плохо: в Дятькове я привык ложиться рано, часов в девять вечера, зато и вставал по-деревенски рано, часов в пять утра. А тут народ табунится за полночь, особенно когда подвалят после спектакля актеры. И вот однажды подходит ко мне человек, с которым мне не советовали знакомиться.
— Ты где тут ночуешь?
Удивительное дело: разница в возрасте у нас с Твардовским немалая, я старше его на тринадцать лет, а говорил он со мной как с ровесником и так, будто мы в одной деревне росли. Даже, я бы сказал, такой взял тон, будто он если не годами, то опытом старше. И это было не обидно, к нему это шло, в этом был характер его. Выслушал мой ответ и объявил:
— Пойдем сегодня ночевать ко мне.
— Спасибо,— говорю,— но не пойду.
— Это почему же?
— Не хочу тебя и твою семью стеснять, да мне и здесь хорошо, к диванчику я приспособился. Спасибо.
— А ты ни меня, ни мою семью не стеснишь,— говорит он мне.— У нас комнаты не только в разных домах, а даже в разных районах. Комнатушка моя будет побольше и диван подлинней. Так что сегодня ты ночуешь у меня. Я за тобой зайду.
И больше он об этом говорить не стал, повернулся и был таков. «Ну и ну! — думаю.— Что за человек? Прямо командир какой-то».
Вечером он снова предстал передо мной:
— Пошли!
Мне никогда не забыть этой ночи. А вот как шли, какой дорогой, где находился тот дом, за крепостной ли стеной или в границах старого города, я сейчас не могу сказать. Помню только, что дом был двухэтажный, деревянный. Мы вошли в подъезд, там двери были по обе стороны. Твардовский отворил одну из них.
— Вот это и есть моя хата.
— Да, конура приличная. В такой и с семьей можно жить.
Комната в самом деле по тем временам была хороша: просторная, чистая, и потолок высокий, и, полагать надо, светлая.
— Жить-то можно, а работать было бы трудно. Кабинет для литератора что кузница для кузнеца, тут нужно, чтоб под руку никто не лез да перед глазами не вертелся,— говорит он. — Ну, спать будешь вот на этом диване. Но сначала, для первого знакомства, мы по рюмке выпьем, у меня четвертинка есть, с нас хватит. А потом немножко побеседуем. Располагайся, а я дока приготовлю тут.
Расположился я, конечно, в первую очередь у книжных полок. А книг у него было порядком, и все нужные. «Когда же,— думаю,— он накопил их столько? Ведь студент еще, семейный к тому же...», О том, что он не одними стихами жил, но и в журнале, в издательстве рецензировал рукописи, мои в том числе, я позже узнал. Но все равно собрать смолоду такую библиотеку мог только человек, крепко-любящий книгу. Особенно у него был хорош Бунин.
- Ты Бунина любишь? — спросил он, принеся бутылочку, прочее было уже на столе, я и не заметил, когда он все успел.
— А разве можно его не любить? — ответил я ему.
— Это верно: его нельзя не любить. Это, брат, вершина, вернее, одна из вершин и прозы нашей и поэзии. Мы его сегодня почитаем. А сейчас давай по стопочке выпьем, пора.
Мы сели за стол. Человек я, должен признаться, зело говорливый, и разговор обычно веду я, а тут ведущим был он. И не потому что сейчас был хозяин, а я гость у него. Просто такой он был, видимо, от рождения. Расспрашивал меня, как мне живется в Дятькове, что пишу, что задумал. А сам о себе ни слова.
— Ну а теперь давай почитаем Ивана Алексеевича, — говорит он мне, когда с четвертинкой было покончено. Подошел к полке, взял один из томов, да сразу тот, какой был ему нужен.— Ты, конечно, Бунина всего читал?
— Нет,— признался я,— у меня ведь полного Бунина нет.
— «Захара Воробьева» помнишь?
Этот рассказ я знал.
— Ну все равно, давай еще раз почитаем. Ведь Бунина, как и Чехова, можно перечитывать бесконечно. Слушай.