Так напутствовала меня милейшая Елена Ивановна Дмитриева, когда, приехав снова в Москву, я предстал пред очи ее в подотделе художественного воспитания детей при моно. Направляли же меня на работу в Центральный приемник для беспризорных детей, что устроилось довольно просто: воспитатели в этом приемнике часто менялись, не всякий мог ужиться там.
— Работенка нелегкая, дорогой мой, предупреждаю вас, но пока ничего Лучшего не могу предложить,— вздыхала сердобольная Елена Ивановна. — Зато будет где жить, получите и питание с общей кухни... Деньги на трамвай у вас есть?
— Есть,— отвечаю я ей.
— Ну, счастливого вам пути!
А денег на трамвай у меня как раз и не было, направился я пехом. В те годы, особенно когда отъелся в деревне, отмахать километров восемь—десять было для меня сущие пустяки.
Мне уже подошло к двадцати шести, повидал всякое, работал в крестьянстве и на заводе, был на военной службе, жил в казармах, палатках, бараках и балаганах в шуме и гаме. Но такого, что я увидел, войдя в ворота Центрального приемника для беспризорных, мне и во сне не снилось. Это был муравейник, да еще какой, всем муравейникам муравейник!
Он занимал целый квартал, в нем насчитывалось одиннадцать корпусов разной величины. До революции это была богадельня «Покровская община», где доживали свой век одинокие старухи. Потом сюда взяли голодающих Поволжья, некоторых я еще застал. В одном окне главного корпуса увидел на подоконнике двоих малышей-татарчат. Они сидели рядом, с тоской смотрели куда-то вдаль и пели свою родную татарскую песенку. О чем говорилось в ней, я не мог уловить, понятны были лишь некоторые слова: «солдат», «пароход». А по двору уже носились новые хозяева, беспризорники.
Вся детвора тут была разбита на десять отделений, всего содержалось около двух тысяч детей, сюда они поступали с вокзалов, рынков, с поездов, приводила их большей частью милиция, здесь они должны были пробыть месяца три, пройти «первичную обработку», но некоторые заживались по году и больше. И самым трудным отделением считалось второе, где были подростки до шестнадцати лет, прошедшие огонь и воду. Попадались среди них ребятки и на два-три года постарше, даже и «женатики», успевшие семью завести. А педагогов в штате было сотни полторы, к ним должен был присоединиться и я, да никак не мог отыскать завпеда, заместителя заведующего приемником педагогической части.
— Вы ищете дядю Мишу Нерославского? — выручил меня наконец. один верзила-беспризорник. — Так он в третьем отделении. Обед ребятам раздает.
— Завпед раздает обед? — удивился я.
— А чего? Воспитательница заболела, а туда сегодня новеньких подсыпали, тете Соне одной не управиться, вот он и пошел.
— Где же это третье отделение?
— Да вот он, корпус. Как взойдешь по лестнице, то сворачивай по коридору. Там и услышишь, где обед.
Я поднялся, куда он указал, и действительно «услышал», где идет обед. Завпед раздавал миски новичкам, следил, чтобы их не обделили старожилы, кричал на кого-то. Был он, как оказалось, студентом, учился на четвертом курсе медфака Второго МГУ, да еще руководил всей педчастью. И, видать, работа с учебой измотали парня, худ был чрезвычайно, волосы взъерошенные.
— Вы заведующий? — спрашиваю у него, подойдя вплотную, иначе бы он не услышал меня.
— Ну я. В чем дело?
Молниеносно пробежал глазами мою бумагу из моно и говорит:
— Работы не боишься?
— Нет.
— Тогда пошли.
Он повел меня к длинному деревянному зданию, выкрашенному когда-то в желтый цвет, с несколькими входами по всей длине. Это был знаменитый «желтый барак», в котором происходили удивительные, а то и уголовные истории. Ночами там и крупная картежная игра шла. Но узнал я об этом позже, поработав порядком.
А тогда в бараке завпед постучался в одну из дверей, первую по коридору налево, нам ответили: «Можно» — и мы очутились в небольшой комнатушке. В углу что-то стряпала на столе худенькая женщина с длиннющей косой, на кровати полулежал и читал книгу человек с черной, как смоль, бородой и такими же волосами, торчавшими, словно иглы на спине у дикобраза. Ну, тут и гадать было нечего: муж и жена.
— Леша, вот тебе новый воспитатель,— объявил завпед. — Работы, говорит, не боится. Возьмешь в свое отделение?
— Почему не взять? Возьму.
— Ну вот и потолкуй с ним, а я побежал.
Завпед исчез, мы остались в комнате.
— Ну давай знакомиться,— говорит бородач. — Ты кто?
Я назвал себя.
— А меня зовут Алексеем, отца звали Венедиктом, фамилия наша Кожевниковы. А это жена моя, Наталья Прокофьевна, прошу любить и жаловать. Ты из каких краев?