— Из Брянской губернии,— отвечаю.
— А я из Вятской. Учитель?
— Да, учительствовал в родной деревне.
— А зачем сюда приехал?
— Хочу стать писателем, я уже поступил в институт.
— В Брюсовский?
— Откуда знаешь?
— Я тоже там числюсь, но на лекции езжу не на все: времени нет. Стихи или прозу пишешь?
— Прозу.
— Ну, выходит, мы с тобой полные кунаки. Давай, брат, помогать друт другу. Дорожка эта, я уже понял, зело трудная.
И начался у нас разговор.
Так вошел в мою жизнь (а я в его) известный теперь писатель Алексей Венедиктович Кожевников, автор многих книг.
Закружила меня московская жизнь. Днём крутился с ребятами, вечерами — на лекции в ВАХИ или на творческие вечера в какую-либо из литературных групп. Ходил по старой памяти к «крестьянским», потом вместе с Кожевниковым стал все чаще посещать «Кузницу», но об этом я еще расскажу, а сейчас надо вспомнить о женщине, с которой мне наказано было познакомиться.
Я не сразу нашел ее, нет, далеко не сразу. Окунувшись в этот котел кипящий, в работу с беспризорниками, даже и забыл про наказ, и, возможно, наше знакомство так бы и не состоялось, но бегу я однажды по двору и вдруг вижу: дорогу мне преграждает небольшого роста пухлая женщина в сером вязаном платке и поношенном ватнике.
— Дядя Федя? — спрашивает она меня.
У нас в приемнике дети называли педагогов дядями и тетями, ну и мы друг друга так величали.
— Да, я дядя Федя — отвечаю ей.
— А я тетя Люба. Вам Елена Ивановна говорила, что в приемнике есть Копылова-Барановская, с которой вы обязательно должны познакомиться?
— Да, конечно. Говорила.
— Ну вот и давайте знакомиться: я и есть эта самая Любовь Федоровна. Заходите как-нибудь к нам вечерком, живем мы в седьмом корпусе, как раз над приемным покоем.
— Хорошо, спасибо, непременно зайду.
А сам смотрю на нее во все глаза. «Ах, какая же она некрасивая! — думаю я. — Лицо пергаментное, под глазами мешки, нос на картошку похож...» И в то же время исходило от нее обаяние, человечность, и голос был хорош — тихий, женственный, задушевйый.
— Так приходите же, не обманите, — повторяла она.— Завтра или послезавтра. Мы вам будем рады.
— Обязательно приду!
И не пришел. Ни завтра, ни послезавтра. Заблудился, что называется, в трех соснах. Дело в том, что этот седьмой корпус, внешне похожий на заводской цех, внутри был распланирован нелепо. Сколько ни ходил туда, не нашел я Копыловых-Барановских. И снова Любовь Федоровна встретила меня во дворе:
— Дядя Федя, как не стыдно? Обещали прийти и не пришли.
— Так ведь я искал, тетя Люба, да не нашел. Обе двери заперты, как ни стучал, никто не отозвался.
— Ах ты господи! — всплеснула она руками. — К нам вход не со второго этажа, а пониже, с лестницы. Забыла вам о том сказать. Идемте-ка сейчас, покажу, как к нам проходить.
Она не только вход мне показала чуть ли не потайной, в самом углу лестницы, но и в комнату на минутку пригласила, чтобы я знал, где мне придется с хозяевами разговоры разговаривать. После-то оказалось, что беседы всегда происходили между мною и Любовью Федоровной. Дядя Коля, супруг ее, сидел в стороне и щелкал на счетах: он работал в каком-то тресте счетоводом и часто брал работу на дом. А тетя Ира, ее сестра, тоже работавшая у нас воспитательницей, всегда хлопотала у примуса в хозяйственном углу.
Меня поразили не только огромные размеры комнаты (метров о сорока квадратных), но и ковры на диванах, на стенах, на полу. Правда, ковры были старые, потертые и как ни много их было, а всего пола укрыть не могли, пол же был цементный, с прогибом посредине. Еще бросилось в глаза обилие картин, главным образом портретов хозяйки, писанных маслом в декадентской манере, о чем я высказался вслух.
— Да, это работа моих друзей-декадентов,— подтвердила Любовь Федоровна. — Я ведь и сама писала стихи в том же духе. И так как всегда была нехороша собой, то меня в нашем кружке называли декадентской мадонной. Но это потом, потом, а сейчас я только быстренько познакомлю вас с нашим общим любимцем, очаровательным Васенькой. Вот он, полюбите и вы его.
И она взяла с дивана спавшего там кота. В жизни я не видывал таких огромных и гладких котов.
— Правда, хорош?
— Да что тут хорошего? — не смог я покривить душой. — Разлопавшийся кошачий буржуй, вот и все тут.
— Ну нет! Вы измените о нем свое мнение, когда станете бывать у нас. Это такая умница, что не уступит гофмановскому коту Мурру. Только что не говорит. Обратите внимание, как он на вас смотрит: видите, видите? Он понял, что вы отозвались о нем нелестно, и платит вам той же монетой.