— Кто?
— Лада ваша.
— Очень. Я никогда ей не изменял — запомните это! — никогда.
Разговор обретал все более причудливый характер; подтекст его был для меня недоступен. В чем сюрреалист оправдывается? Какое мне дело, изменял он своей подруге или нет?.. Вот какое — осенило! — вот в чем исподволь старается убедить меня Громов: он не изменял Тихомировой с Юлой. Юлий и Юлия — совпадение случайное, но словно из романа восемнадцатого столетия… Руссо…
— Нам приходится скрывать наши отношения, — продолжал изливать душу ниспровергатель традиционной прозы, — из-за ее сына.
— Кажется, мальчонка уже не маленький, — заметил я.
— Двадцать один балбесу исполнилось. Но так хочет Лада.
— Как по-вашему, это лицемерие? Вы у нее не первый, думаю, и не последний. Извините.
Он бросил цепкий взгляд.
— Знаете, я не хочу вдаваться в их семейные сложности, раз мы не можем пожениться.
— Почему?
— У нее есть муж, хотя разъехались они тринадцать лет назад.
— А вы давно с Ладой встречаетесь?
Он отвечает на все вопросы, как арестованный!
— Полтора года. На теледебатах по поводу ненормативной лексики мы с ней оказались единомышленниками.
— Я так понимаю, вы выступали за мат в «святой русской литературе»?
— Святая она только в воображении иностранцев, — отмахнулся Юлий, — немцев-идеалистов. Все академики, на дискуссию собранные, были «за» — в душе. В трепещущих своих конформистских душонках. Но струсили. Только я и Ладушка осмелились на откровенность.
— На эпатаж.
— Иногда надо публику трахнуть.
— Значит, вы с Тихомировой сошлись по идейным соображениям.
— По самым что ни на есть идейным! — в гибком голосе проступила привычная ирония, но глаза за стеклышками, в которых отражались две зеленых лампы, оставались тревожными. — Вы, само собой, матерщину не одобряете, потому как раб Божий. А я свободный всадник.
— Само собой, я не могу одобрять душевную болезнь.
— В таком случае, вся Россия больна.
— Россия больна, — повторил я, мы помолчали. — Лада Алексеевна тоже в своем творчестве свободная всадница?
— Я Тихомирову не читал, — признался Юлий, — ее работы принадлежат еще той, сусальной эпохе. Теоретически она мат принимает, но употребляет редко.
— Интересное признание, что вы не читали произведений любимой женщины.
— Я вообще ничего не читаю.
— А Юлию Глан?
— Ни-че-го.
— Но на юбилее вы сказали, что она пишет «попсу для плебса», то есть свое мнение как-то составили.
— Сужу по тиражам «Зигфрида». Раз ее так переиздают, значит, она прет нарасхват.
— «Зигфрид» — это кто?
— Издательство Вагнера.
Я засмеялся.
— А Вагнер — это Джон Ильич?
— Ну да, дядя Джо. Вот у кого чутье на бестселлеры.
— Он вас издавал?
— Для престижа, — обронил Творец. Творец с большой буквы — налицо мания величия.
— Стало быть, вы создаете шедевры?
— В своем роде да.
— Тиражи большие?
— Мои тексты to the happy few.
— «Для немногих счастливцев», — перевел я, вспомнив любимого в юности Стендаля.
— Но во многих странах, — подхватил Юлий самолюбиво. — Я переведен почти на все европейские языки. Плюс японский.
— Что ж вы пишите? — заинтересовался я.
— Тексты. Архаичные формы — романы с новеллами — себя исчерпали.
— Это почему?
— Это потому, что нельзя влить молодое вино в старые мехи. Даже если не хуже какого-нибудь Достоевского или Бунина — всего лишь повтор, пошлый перепев.
— Как вы можете о «каком-нибудь» Достоевском судить, если ничего не читаете?
— До тридцати я освоил всю мировую литературу.
— Всю-всю?
— Вершины. И баста!
— И создали новую форму?
— Не нужно никакой формы.
Юлий говорил строго, размеренно, как Учитель. «Фанат», сказала она. «Знаю я этих религиозных фанатов». А если литературный — способен ли он на убийство?
— А что нужно?
— Мистика… или магия. Что в сущности одно и то же.
— Ну нет!..
— Не спорьте! — вдохновенный жест поднятой правой руки. — Не форму надо искать, а формулу. И повторять, как верующий — Иисусову молитву. До тех пор, пока не появится ощущение параллельного мира.
— Похоже на магические медитации. А почему бы вам не ограничиться Иисусовой молитвой?
— Потому что это моя формула. Моя! Я — абсурдист, так я себя называю, творец того мира, ведь не на всякий зов он отзывается.
— Насколько я понял, вы вызываете своего духа, повторяя найденную формулу определенное количество раз… может быть, на четках?