— Жуть! Столетняя старуха?
Я пожал плечами.
— Как вам такой сюжет: отец лишил дочь родного дома, и она сняла жилище в лесу, неподалеку от дачи. Там пахнет ее духами, хранится ее вино.
— Сюжет романтический, но… — Платон подумал, — имеет право на существование.
— Имеет. — Я кивнул на балкон напротив через двор. — Там тоже пьют бордо и пахнет «Опиумом».
— У Лады? — поразился Покровский. —
Опиум?
— Так называются французские духи. Она говорит, что Юла ей подражала.
— И Тихомирова ее за это зарезала!
— Не острите. Обстановка в пурпурной комнате отдает…
— Поэтикой Эдгара По? — вставил литературовед. — Помните тогдашний триллер «Маска красной смерти»?
Я кивнул.
— Так вот. Вещи в комнате не новые — не потрепанные, но бывшие в употреблении. Ну и по стилю… им не меньше десяти-пятнадцати лет.
— Вы так наблюдательны?
— Профессиональная привычка подмечать малейшие детали. В последние годы произошел облом традиций, юная девушка обставила бы комнату в ином духе. Возможно, обстановка осталась от прежнего жильца.
— Не понимаю, зачем снимать избушку в такой глухомани, имея прелестную двухкомнатную квартирку в центре…
Я перебил:
— Вы там у Юлы бывали?
— Да я б вам давно сказал. Кто-то… Джон Ильич говорил.
— По вашему впечатлению, могла у них быть любовная связь?
— Если мимолетная… По-моему, они оба на что-то серьезное неспособны. Потасканный субъект и пустая девчонка.
— Только не пустая, Платон! — запротестовал я. — Фантазии больные, не спорю, но создать в ее годы вымышленный мир…
— Мир антихриста, где все наоборот! — прогремел литературовед с такой страстью, что с крыши над нами сорвалась стайка стойких городских голубей.
Я искал среди подозреваемых шекспировского ревнивца или пушкинского завистника. Возможен ли их синтез, если можно так выразиться, в одном человеке? А почему бы нет!
— Как ваш «Ангел-Хранитель»? — осведомился я.
— Черт его знает, — пробормотал Покровский, отвечая, конечно, не на мой вопрос, а на свои какие-то мысли. — Тьфу ты! — спохватился. — Я про антихриста, а вы про что?
— Про ваш журнал. Название ко многому обязывает.
— Как-то года два назад меня внезапно осенило на рассвете: духовная брань необходима, иначе — смерть души. Вначале было очень тяжело, но постепенно обрелись свои читатели, свои спонсоры.
— А каково направление?
— Обличительное. Ведем полемику, освещаем литературные новинки — содомский мусор — с религиозной точки зрения.
— И вам это сходит с рук?
— Дьявол не дремлет. Случаются скандалы, даже приходилось судиться с наиболее одиозными авторами. Но поверьте, Алексей, игра стоит свеч.
— Вы писали про Юлию Глан?
— Неоднократно. С полного одобрения Старцева, кстати. Писал я сам.
Платон пригнулся, прикуривая очередную сигарету; а я вдруг увидел Маню с улицы под высокой, увитой плющом аркой в белом платье из кружев, просвечивающих на солнце, которое создавало бледно-золотой ореол из пышных волос вокруг головы ее.
Такой я увидел Маню впервые, и тот же Платон объяснил, кто она; я напросился на юбилей Старцева, где узнал о Юлии Глан и так далее. А прелестным прологом к мрачной драме было вот это «видение».
Она вошла в вечную тень нашего двора и потускнела, стала обычной (не «ангелом света» под аркой, но и не «душевнобольной» в окне терема). На редкость переменчивая внешность: то красавица, глаз не оторвешь — то так себе, не заметишь. Покровский проследил направление моего взгляда и произнес те же самые слова, что и три недели назад:
— Добродетельная девушка, кроткая, — и добавил: — Надо привлечь ее в журнал.
Я пошел оделся и отправился к Мане. После моего звонка за дверью прозвучало: «Кто там?» Назвался, она отворила, вдруг переменилась в лице… и лязгнул замок. Я так и застыл с напряженной улыбкой. Что это означает?
Нехорошие мысли закопошились… Внезапно дверь опять отворилась.
— Манечка, что с вами? — спросил я как можно ласковее, как у ребенка.
— Ой, простите, — она смутилась так, что вспыхнула, вмиг став красавицей. — Я не знаю, что со мной.
— Можно войти?
Мы прошли в комнату, где стоял телевизор и утреннее солнце угадывалось за пестрыми гардинами; уселись рядом в старенькие кресла и уставились на черный ящик Пандоры, словно ожидая, что загадочная героиня Гамсуна или Бергмана оживет вдруг в свечении экрана и скажет: «Блаженны нищие… Блеск!» Меня обожгла вспышка боли, душа болит. И я спросил резче, чем собирался: