— Почему именно я?
— Вы не творец, а, судя по всему, человек нормальный…
Я перебил:
— Что вам про меня известно?
— Вполне достаточно, я навел справки. И хотя я лично преклоняюсь перед наукой, археология сейчас — это слезы, а не деньги.
— И что вы предлагаете?
— Я бы предложил, — Вагнер все так же беспокойно вглядывался в мое лицо, вытер носовым платком блестящую лысину, — да вы не согласитесь.
— Ну а все же?
— Пять тыщ.
— Пять тыщ?
— Баксов, разумеется. — Он болезненно сморщился. — Ну, черт с вами — десять. Это максимум.
— А что я должен сделать?
— Ничего.
— Как это?
— А вот так: по-мужски, без прелюдий. Мне говорили, вы чрезвычайно умный человек. Вы должны исчезнуть. По-хорошему. Не хотите за мои деньги — я вам грант устрою. На Святой Земле, а?
— Не надо мне ничего устраивать!
— Так уходите сами… на год, на два, на три — чем дольше, тем надежнее — в экспедицию. И все забудется.
— Что забудется?
— Вся эта катавасия.
— Кажется, я понял. Вы полагаете, будто я оказываю на вашего автора не то влияние.
— Самое не то! Она уже заговаривает о том, чтобы бросить писать. Ее возлюбленный, ядрена мать, не выносит безнравственности! Вы не знаете, Черкасов, откуда он такой взялся? С Тибета, с Арарата или с Гор Ливанских?.. Насквозь фальшивая фарисейская галиматья! Уходите, лучше — за деньги.
Я опять-таки его понял. Как там у Маркса, за какие там проценты капиталист пойдет на все?
— Иначе вы киллера наймете?
— Я вам этого не говорил.
— Но предупредили. Спасибо.
У меня вдруг запоздало объявился враг — конкретный, серьезный. Серьезный, я чувствовал, несмотря на карикатурные черты. И однако этот «готовый на все» меньше всех заинтересован в смерти Юлии Глан!
— Мы уже вышли на международную арену — мистическая проза последних времен! — шептал Вагнер страстно, как влюбленный юноша. — Уже почти все переведено на английский, на немецкий, французский перевод двух романов издан, и я уже нащупал пути к одному западному нобелисту…
— Порнографию вы хотите преподнести…
— Не порнография! — взревел Вагнер. — Не порнография! А гениальная пародия на мир антихриста.
— Кто это вам сказал?
— Нобелист и сказал. Вы знаете правила?
Нужна рекомендация кого-нибудь из предыдущих… — издатель осекся, спохватившись, что выдает коммерческую тайну. — Ну, это так, грезы, что называется.
Химеры, поправил я мысленно. Ту, самую престижную премию, по правилам, дают только живым. Благодаря Вагнеру, моя жуткая история в потаенном лесу предстала передо мной и в другом аспекте: как громкий международный скандал.
— Давайте ближе к делу, — заговорил он сдержанно, входя в третью роль (последовательные превращения: шут гороховый, тщеславный маньяк, бизнесмен). — Позавчера без четверти девять вечера Юла села за руль вашей машины, и вы отбыли в неизвестном направлении. Отвечайте: где она, на какой даче и почему не отзывается по мобильнику, который, однако, включен?
А шут гороховый, скорее, я, а не он. Ведь ни разу не пришло в голову позвонить! Сумочка ее с тахты исчезла, мобильник она держала в ней…
— Джон Ильич, кто у Юлии литературный агент?
— Какой агент? — вытаращился Вагнер. — Что за сукин сын?
— Я у вас спрашиваю.
— Откуда он вдруг взялся? Она не нуждалась ни в каком агенте!
— Значит, я что-то перепутал.
— Ладно, дайте мне только до нее добраться! Вы скажете, наконец, где она скрывается?
Я и сам бы все отдал, чтоб узнать, кто, где и зачем прячет мертвое тело! Но отвечал издателю в том же сквалыжном тоне:
— Если ваш человек за нами следил, то он должен быть в курсе.
— Не следил, говорю же вам, не следил, не следил! — Вагнер нажал на какую-то кнопку на столе. — Белла, Жору ко мне срочно! Это один из наших секьюрити, удостоверьтесь сами.
— Верю, но поговорить не откажусь.
— Да уж сделайте любезность, девочка должна быть уверена, что я не стесняю ее свободу.
В стеклянном павильоне появился Жора, остановился в почтительном отдалении. Такой, как все они сейчас — крупная масса, стрижка бобриком, квадратная челюсть, мерно жующая, сонный как будто взгляд — но я узнал его. Да, сиживал этот детина на лавочке возле подъезда, особо и не скрываясь.
— Ты ответишь на все вопросы этого господина.
— Георгий… как отчество?
— Жора я.
— Жора, как давно вы дежурите возле дома Юлии Глан?
— С двадцать пятого апреля, через день.