— Сдал. И кровь сдал. Конечно, с четверга время прошло, но хоть слабые следы бальзама должны обнаружиться?
— Не беспокойтесь, обнаружатся. Если вы его выпили.
— Вы намекаете, будто я девочку усыпил, а сам… Да нужна ли мне фора? И так бы справился.
— Не сомневаюсь. Биография ваша в общих чертах мне известна. Сильный, смелый, вулканами ворочаете, пустыни покоряете…
Я засмеялся.
— Степан Сергеевич, вы лирик! Зелье предназначалось Юлику, который начал уже по девочкам бегать.
— Вот как? У него, кроме этой роковой матери Тихомировой, еще подруги есть?
Я неопределенно повел плечами; говорить о Сусанне мне было страшно. В каких «экстримах» загибался — не боялся, но эта двадцатилетняя эротическая женщина горячила меня, как смертный приговор!
— Допросите кровожадного Юлия.
— Кровожадность которого вы ставите под сомнение, — подхватил лукавый Быстров. — Сомнения возникли и у меня в процессе общения.
— Он уже идет на попятный?
— Ни-ни, долбит, точно дятел: убил и убил (свою юную возлюбленную — не Дениса!), но как-то неубедительно. Мне не хватает деталей, то есть их вообще нет.
— А что есть?
— Вначале он встал в позу нигилиста.
Убил, мол, сажайте, не приставайте. На каждый вопрос отвечал: Silentium — на латыни «молчание», сам перевел. Но не молчал, а виртуозно матерился. Ну, я провел с ним разъяснительную работу: срок зависит не только от суда, но и от результатов следствия: как вы с нами, так и мы с вами. Тон его сразу и резко переменился. Хотите послушать?
Странная исповедь
«Я любил Юлию безумно, поверьте! И следил за ними, сидел вечерами в Дубовом зале, покуда гнев мой…» — «Погодите. В вечер среды вы были там с веселой компанией, это так?» — «С какими-то случайными людьми, из которых ни одного не помню. А помню, как не выдержал, подсел к ним. Говорили о титанах Ренессанса, о Рафаэле и Форнарине, их бесстыдной любви, что осталась навсегда на бессмертных фресках. Но она смотрела только на него, на этого супермена… праведника из пустыни». — «Вы ненавидите Алексея Черкасова?» — «Не его, он меня не предавал, он — никто!» — «Вы сказали Тихомировой, что встречаетесь с издателем?» — «Соврал. В четверг днем мы с ней виделись в «Библио-Глобусе», а потом я поехал домой работать, но не смог, запил. — Глубокий вздох. — И черт меня дернул созвониться с Юлой, назначить встречу в лесной избушке. Предстоял роковой разговор». — «Да, это согласуется со словами, сказанными девушкой Черкасову, что сегодня их ждут какие-то испытания. Вы ей звонили каждый день на мобильник?» — «Я человек гордый». — «Да или нет?» — «Позванивал». — «Какие отношения связывали вас с Ладой Алексеевной Тихомировой?» — «Те самые, что связывают мужчину с женщиной, но я любил только Юлу. Она взяла псевдоним из Гамсуновского «Пана», и казалась мне переменчивой таинственной Эдвардой. А перекличка наших имен — одно имя на двоих — разве не знак рока?» — «Вам виднее. Где вы взяли вино?» — «Какое вино?» — «Бутылку бордо, которое вы налили в два бокала». — «В погребе… где ж еще? Как мы любовались его цветом в отблеске свечи!» — «С кем и когда?» — «С Юлией… впрочем, с Ладушкой тоже. Когда пили». — «В четверг вечером вы поехали в Чистый лес, уже задумав зарезать жертву?» — «Я ни о чем не думал, я почти ничего не помню». — «Расскажите, что помните». — «Как вонзил нож». — «Куда?» — «В ее тело». — «Точнее». — «Не помню!» — «Где в это время находился Черкасов?» — «Поймите же, я много пил накануне и столько принял в четверг, что практически был в невменяемом состоянии. Помню только блеск ножа». — «Вы заранее приготовили орудие убийства?» — «Нет, что вы! Все получилось спонтанно». — «Между тем, нож свежезаточенный — откуда ж он взялся?» — «Колдовские чары. Не иначе ведьма наточила, подложила, а я где-то в избушке взял». — «И второй, тоже заточенный, где-то взяли? Тихомирова свидетельствует, что таких ножей в доме не имелось». — «К убийству Дениса я не имею никакого отношения и говорить об этом отказываюсь!» — «Ладно, продолжим по первому эпизоду. Вы знали, что в вино добавлен некий препарат — «бальзам», как называет свои смеси Морава? Бутылка, по уговору с Тихомировой, должна была стоять на комоде». — «Про уговор не знал. Бабка грозила ей: «Не веришь?» — «Поверишь!» Воспринималось как шутка. А бутылку, выходит, я с комода взял». — «Что-то ничего у нас с вами дельного пока не выходит». — «Это все старухины штучки! Энергетика — стихия духов той ужасной комнаты — способствовала преступлению. Больше я ничего не могу по этому поводу сказать». — «Ну а кроме Старцевой-Глан и Черкасова, вы кого-нибудь в доме, в лесу, на опушке видели?» — Громкий стон арестанта. — «Господи, я и Юлу-то толком не видел! Помню живую плоть, в которую вонзил железо!» — «Что значит «живая плоть»? Во что девушка была одета?» — «Гражданин следователь, вам случалось напиться в стельку?» — «Для «стельки» вы действовали слишком предусмотрительно и аккуратно. Вспоминайте! Вы взяли спящего Черкасова за руку и охватили его безвольными пальцами ручку ножа». — «Я был в исступленьи!» — «Витой узор мешает идентифицировать отпечатки на орудии убийства, но там, где узор кончается, перед лезвием отчетливо отпечатался большой палец вашей правой руки. Оставить такую улику — все равно что паспорт свой в лужу крови положить. Впрочем, кое-что вы действительно…» — «Да, паркер! Какие вам еще нужны свидетельства, что я был в дымину? Уронил и не заметил». — «Вы были в очках?» — «Я очки только в машине надеваю, мне они не идут». — «Соперника своего вы не тронули». — «Что мне до него? Он ее не любил. Это я сейчас пускаюсь в анализ, задним числом». — «Да вы на него убийство хотели повесить! А теперь припомните, задним числом, где вы спрятали мертвое тело девушки?» — «Я спрятал?.. Не помню, хоть убейте!» — Плач, переходящий в рыдания. — «Ну, ну, мы проведем реконструкцию эпизода на месте преступления, авось это оживит вашу память. Дальше». — «Проснулся дома…» — «Вы живете один?» — «С мамой». — «Учтите, придется ее допросить». — «Понимаю… Как я тогда доехал — уму непостижимо! Головка, конечно, в аду и такой страх меня разбирает… Выпил граммов сто виски, постоял под холодным душем — физически ожил, но что-то в подсознании, как ночной кошмар, мешает жить. Вдруг звонок: Пицунда в перспективе!» — «Понятно. Вы были б счастливы сбежать». — «Степан Сергеевич, я уже никогда не буду счастлив. Я вам очень благодарен». — «За что?» — «За арест. Я б руки на себя наложил от беспамятной тоски. Вечером звоню Ладушке — опять сюрприз: мы уже не едем в Пицунду! И пустынник лезет в трубку: поговорить, мол, надо». — «О чем же вы разговаривали с Черкасовым?» — «Он меня пытал и так и сяк… наверное, видел там, на месте преступления. Не впрямую — незачем тогда в кошки-мышки играть — мою тень… промельк за окном, отражение в зеркале…» — «Кстати, не вы взяли фотографию, засунутую за раму зеркала?» — «Какую фотографию?» — «Женскую. Тихомирова сдала, говорит, все вещдоки, кроме этого снимка». — «Ничего не могу сказать по этому поводу. Так вот, кажется, он меня ловил, но почему-то археолога больше интересовало мое творчество». — «Да, это один из предполагаемых мотивов — литературный, так сказать. Не забывайте, что жертва была не только переменчивой Юлой, но и мировой знаменитостью». — «А что, уже шумят?» — «Пока нет. В сводках значится просто пропавшая без вести Юлия Старцева».