— По какой причине?
Она ответила не сразу:
— То, что я расскажу тебе, он не знает. Никто не знает. Однажды майским вечером он был у меня в пурпурной комнате, как ты ее зловеще окрестил. Мы пили сухое красное вино, занимались любовью. Бутылка кончилась, Федор спустился в погреб, оттуда послышалось: «Вот так пахнет в могиле — сырой землей и гнилой доской».
— Так, — вставил я, содрогнувшись.
— Но эти слова нарушали радость, я засмеялась, отстраняя смерть (гадкую гнилую старуху), взяла из вазы цветок купавны… на мясце, на косточках цветет, шутила моя гадкая вонючая подружка.
— Это не шутка, Лада. Ты мне покажешь — где?
— Откуда я знаю… Вдыхая живую прелесть цветка, я вышла на порог кухни. «Хочешь, я к тебе в преисподнюю спущусь?» И вдруг увидела, как медленно, неслышно открывается дверь из сеней. Мария. Мы так и застыли, глядя друг на друга. Забавно, как в драме Ибсена. Снизу донесся голос «живого классика»: «Здесь грязно, поднимаюсь, я хочу тебя ласкать при свете».
— А дальше?
— Я бросила цветок в яму… и правда, как в могилу. Мария исчезла. Все. — Тихомирова неопределенно улыбнулась. — Она действительно исчезла, больше Марию никто, насколько мне известно, не видел. Из избушки ее никто не гнал, не было никаких сцен, — добавила Лада мрачно. — Она ушла сама. — Выпила бокал залпом. — Я рассказала — твой черед. При чем тут дети?
— Мне кажется…
— Так ты не знаешь!
— Твой сын пошел туда на смерть!
— Выкладывай, что тебе кажется.
— 27-го мая Старцев отправился в избушку на свидание. Жене, понятно, соврал и, на беду, поддразнил детей, играющих в саду: семафорчики, застряли в своей песочнице, как маленькие! Примерно через час Мария на кухне услышала телефонный звонок и поднялась в кабинет.
— Это всем известно: Платон звонил. «Господи, какой ужас!» И понеслось. Мистика.
— Нет, все проще. Твой сын в детстве, по отзывам, был лидер, то есть самолюбив, выпендривался перед девочками и т. д.
— И куда все делось? — Тихомирова вздрогнула. — Куда мы все «делись» после детства? Впрочем, продолжай.
— Словом, Денис обиделся на «маленьких в песочнице».
— И они пошли за Федором? Да? Но как ты понял?
— По отдельным репликам детей, уже выросших. Они затеяли новую «взрослую» игру. В высокой башенке терема мать разговаривает по телефону и видит ярких «семафорчиков», подходящих к Чистому лесу, пользующемуся дурной славой.
— Денис ни разу не заикнулся об этой игре. Ты считаешь, он затаился…
— Щадил тебя. Любил, наверное.
— Очень даже зря, — она выпила.
— Зря, — зло меня взяло на ее невозмутимость. — Услышав голос мужа из подпола и увидев голую гетеру с цветком — фаллическим символом совокупления, — Мария устранилась. А сын твой?
— По-твоему, он нас с Федором видел?
— Что-то видел, потому и запретил подружкам об их «игре» рассказывать. Да ты это и сама чувствовала, стеснялась «волчонка», «воскресила» подмосковных родственников… лгала, Ладушка.
— Ты винишь меня в его смерти?
— Я тебе не судья и не духовник, ты девушка взрослая, с десятью заповедями сама разберешься.
— Там нет! — Лада расхохоталась. — Там нет заповеди «почитай сына своего»!
— Не пей больше, ты мне еще нужна. В тот момент, понятно, ты не сказала Федору про явление Марии, чтобы не нарушать радость оргазма. Или сказала?
Она помедлила.
— Нет.
— А потом?
— Нет
— Почему? Он ведь жену искал. Или не искал, а знал, где она… ее труп?
— Искал.
— Ты не хотела выглядеть в его глазах стервой.
Она обратила на меня жгучие, мерцающие мраком глаза.
— Не хотела.
— Но это так мелочно и пошло перед лицом смерти.
— Алексей, не говори красиво.
— Что ж, конкретно: ты со Старцевым рассталась, по твоим словам, навсегда. Что тебе помешало направить его на истинный след?
— «Истинный след»! Ты обвиняешь меня или Федора, или нас обоих в убийстве Марии и сокрытии трупа. Что мой мальчик видел это изуверство и шантажировал Старцева. Ну, а тот его зарезал.
— Тебе страшно, Лада. Трагедию ты пытаешься перелицевать в «дружеский шарж».
— Я настолько цинична?
— И нигилистична — можно так сказать? Я обвиняю тебя и твоих прошлых, да и настоящих дружков не в убийстве…
— Юлий не убийца? — удивилась Лада.