— Пока — учтите, пока! — она привлечена в качестве свидетельницы, — уверенно отбивался Быстров от натиска советского классика. — Окровавленные отпечатки Марии Старцевой обнаружены в лесной избе.
— Я еду с вами!
— Пожалуйста. Ваша дочь нуждается в поддержке, она, видите ли, вдруг поимела желание показать нам, где спрятала труп своей сестры.
К чести прозаика, он не продолжил жалкие препирательства и почти внес ее в «газель»; за ними полез Покровский с мучительной гримасой от головной боли и, разумеется, наш порнограф-папараццо, дрожа от возбуждения в предчувствии совсем уж умопомрачительных сенсаций (а может быть, и по более личным мотивам). — «Добро пожаловать, — задушевно приговаривал дядя Степа, — всем места хватит», — и сел между отцом и дочерью.
Тронулись.
— Итак, ваша роль в убийстве Юлии Глан.
Мужчины нестройным, но горячим хором запротестовали против такой формулировки.
— Молчать!.. А вы, девушка — отвечать!
Сквозь гул «газели», потом в затишье на опушке восстала вторично, в сжатом виде история потрясающая, с поистине сюрреалистическим колоритом: крик из «ниоткуда», ночь, свеча, труп с окровавленным ртом, «умер-умер-умер», шаги в лесу, страх, боль, береза, монстр в зарослях… Я ожидал, но Маня про меня не упомянула.
— Неужели это правда было со мной?
— Подтверждаю, — вдруг сказал Страстов. — Гостя на даче у Федора Афанасьевича, я в ту ночь вышел прогуляться и с холма увидел, как бедная девочка бежит от Чистого Ключа к озерам. Я поймал ее и постарался успокоить.
— Впервые слышу, господин журналист.
— Мне в голову не пришло, что наша встреча имеет отношение к убийству, господин следователь.
— Вы хотите сказать, что такое поведение — бегать по ночам в окровавленной рубашке — обычно для Марии?
— Уж прям в окровавленной! — уклонился Страстов от ответа. — Пятен я в темноте не заметил и отвел Манечку домой.
— Почему ты мне ничего не рассказала? — отец погладил дочку по голове, она прижалась к нему.
— Мне тоже хотелось бы… — начал Быстров.
— Я ничего не помнила.
Следователь усомнился:
— И вдруг ни с того ни с сего вспомнили?
— Только сегодня.
Тут и я веско вставил свое слово:
— Известный психотерапевт Лев Петрович Тихомиров объяснил мне, что со смертью экстрасенса (в нашем случае — Марины Моравы) его власть над испытуемым кончается.
Дядя Степа хмыкнул, мы покинули автобус и проникли в предзакатный Чистый лес, который встретил нас прелестным пеньем и ароматом и — дальше вглубь — зеленой, сумеречной с солнечными пятнами тишиной.
Странность первая: перед избой, запертой на амбарный замок, разгуливали пестрый петух и курочка ряба.
— Кто их выпустил? — пробормотал
Быстров и переключился на Маню: — Покажите, куда именно вы побежали с трупом.
— Вон туда, за дом.
Растянувшееся шествие «вон туда» я замыкал, оглядываясь, покуда петух, горя глазом, не пропел. Все так, вот и свеча горит меж занавесью и рамой, озаряя пурпурным светом потемки памяти…
Однако! Это уже не странность, а диверсия! Я нагнал следователя, мы воротились.
— Что за чертовщина!
— Вот-вот вспыхнет, как в селе, — шептал я, — подсвечник-то из дерева. И там, должно быть, такой же был…
— Взломать дверь! — громогласно проявил оперативность дядя Степа.
На этот раз отличился я, пойдя на таран с найденным возле сарая бревном (лопнули уже починенные петли), нырнул в черное пространство, нахлынувшее наружу едким духом керосина, и успел в последнюю минуту задуть свечу. Так уцелел Чистый лес.
— «Свеча горела на столе, — завел, по привычке, Страстов пластинку из Пастернака, — свеча горела. На свечку дуло из угла и жар соблазна вздымал, как Ангел, два крыла крестообразно…»
— Да будет вам… — Быстров в раздумье по-стариковски жевал губами. — Кто ж это занимается безобразием…
— Господин следователь, та же картина наблюдалась в сельском доме дьяволицы. В предчувствии трагедии я обогнал своих друзей…
— А куда вы с друзьями направлялись?
— В храм, свечки, по совету Платона, поставить за здравие младшей сестры, за упокой старшей. Вместо храма я побежал к Мораве и успел в окошко сфотографировать ведьмину свечу за секунды до пожара. Фотографии вам представлю.
— Вот и не верьте после этого в магию, — сурово вставил Покровский.
— Надеюсь эту вашу «магию» словить, — проворчал дядя Степа. — Девушка, где ваша березка?