соревнованиях по теннису. Наверное, тебя это тогда очень обидело. И
ты не разговаривал со мной неделю. Как раз в это время мама подарила
мне фотоаппарат мыльницу. Я очень обрадовалась и позвонила тебе на
домашний телефон. Ты долго бурчал в трубку недовольным голосом, но потом, всё-таки, пошел со мной на рельсы — фотографировать красоты мира. Тогда я увидела, что ты постригся.
Я обещала назвать альбом в честь первого сфотографированного
цветка. Им оказалась ромашка. Ты подарил мне потом целый букет и
сказал, что это не потому, что я тебе нравлюсь, а для того, что бы не забыла про свой альбом. Но про альбом я забыла даже быстрее, чем мама
выбросила завядший букет на помойку.
С тех пор ты меня так и прозвал: "ромашкой замедленного действия".
Информация об авторе
13
Татьяна Головина
Шкатулка. Семейные хранители.
Пожилая женщина стояла в комнате возле трюмо и крепко
прижимала к груди шкатулку. Слезы текли по морщинистым щекам.
«Нина. Любимая хозяйка. Давно не виделись. Столько пережили
вместе. Да, постарела, осунулась,» — шептала шкатулка, рассматривая
знакомые черты. Стенки захрустели, от крепких объятий. Как тогда, когда еще Полюшка, ее мама, прижимала также к груди, и говорила
«Да», соглашаясь выйти замуж.
— Таня, — дрожащим голосом, сквозь слезы промолвила женщина, —
не продавайте дом, живите здесь.
— Мам, не начинай. Никто здесь жить не будет. Закрыли тему.
Эти разговоры слышу давно. Дом опустел. Хозяйка разболелась и
дочь забрала её в город. Иногда приезжают, возятся в огороде. Приходят незнакомые люди, смотрят дом.
Стою одиноко на трюмо. Рассматриваю иногда себя в старое
зеркало. Вполне хороша собой. Резные узоры со временем стали
только выразительнее. Стало чуть больше трещинок от переживаний.
Беспокоюсь за хозяйку, как она теперь? Где хранит пуговицы и
нитки, или они ей теперь не нужны? А что со мной? Ко мне всегда
трепетно относились. Спасли из горящего дома. Спрятали в чемодан, когда немцы расположились в доме. Страшное тогда было время.
Помню, как один немецкий офицер приносил молоко для детей и
рассказывал о жене и трех дочках. Я хочу дальше верить в людей.
Нина присела на кровать, провела теплыми сухими пальцами по
крышке шкатулки, прощупывая каждый изгиб и узор.
14
«Стеклышко, тут было стеклышко, и фотография мамы, в модном
костюме и с пышной прической» — чуть слышно прошептала старушка.
— помню мама доставала нитки из шкатулки и шила занавески. Слезы
еще сильнее потекли, застилая глаза пеленой.
Шкатулка плакала вместе с ней.
В доме стоял гул и грохот.
— Так, несите коробки, нужно все упаковать, — командирским тоном
дала распоряжения свекровь.
— Половину тут можно на помойку.
Возражать было сложно, никто и не решался.
— Что, что происходит? Я свыклась уже с тишиной и одиночеством, потеряла надежду. Приняла свою участь, дожить свой век в забытье… А
что теперь? На какую еще помойку? Туда мусор увозят. А я, я — старинная шкатулка, ещё прабабушкина. Я целая ещё. Почти. Всего-то, шарниры заржавели и развалились на крышке, и ножка потерялась. Но
крепка и могу хранить в себе пуговицы, нитки, заколки. Не хотите
пуговицы, храните что-то другое.
— Эй! Меня нельзя на помойку!
Волновалась не только шкатулка.
Весь дом ходил ходуном. Половицы скрипели как не в себе, на печи
штукатурка от страха посыпалась, и начала чихать утрамбованной
золой. Сервант дребезжал содержимым.
Никто не был готов к такому.
Пусть новые хозяева, пусть. Мы еще можем сгодиться.
Слышу шаги. Двое зашли в комнату.
— Лёша, а эту шкатулку никто забирать не будет?
15
Кто, кто это говорит? — взбудоражилась шкатулка, услышав нежный