— Голосуйте за Синидзу! Только он знает, как победить коррупцию! Синидзу не подведет! Синидзу не подведет! Синидзу не подведет!
— Почему все происходит именно так, как происходит? — Господин Фудзимото шевелит ладонью в воздухе. — После газовой атаки в метро, насмотревшись репортажей по телевизору, я все пытаюсь понять… Почему вообще что-либо происходит? Какая сила удерживает мир и не дает ему рассыпаться в прах?
Я никогда не понимаю, когда господин Фудзимото спрашивает, а когда его вопросы — чистая риторика.
— А вы знаете?
— Не знаю. — Он пожимает плечами, — Честно, не знаю. Порой мне кажется, что это главный вопрос жизни, а все прочие — только его отростки.
Он проводит рукой по редеющим волосам.
— Как ты думаешь, может быть, ответ — любовь?
Я пытаюсь и не могу заставить себя думать — в уме мелькают разные картинки. То отец — человек, которого я считаю отцом, — глядит на меня через заднее стекло автомобиля. То мужчина в деловом костюме, который три или четыре года тому назад упал на тротуар с девятого этажа, когда я выходил из «Макдоналдса». Он лежал метрах в трех от меня. Рот приоткрыт, словно от удивления. Темная струйка изо рта растекалась на тротуаре между осколками зубов и стекла. Потом вдруг — брови Томоё, ее нос, ее шутки, ее акцент. Томоё сейчас летит в Гонконг.
— Тут нужна мудрость, господин Фудзимото. Я еще слишком молод, чтобы ответить на этот вопрос.
Улыбка возвращается на лицо господина Фудзимото, его глаза пропадают в морщинках.
— Это очень мудрый ответ, Сатору!
Он купил диск Джонни Хартмана с прекрасной версией «Пусть песня рвется из моей груди» [27] и попрощался.
Комар жужжит над ухом, как миксер на третьей скорости. Покрутив головой, прихлопываю мерзавца. Начался сезон комаров. Я как раз собираю его останки в бумажку, когда входит жена Такэси, с которой ему так и не удалось помириться. Она подняла солнцезащитные очки на макушку, и они утонули в густых прекрасных волосах. Ее сопровождает одетый с иголочки господин — адвокат, сразу догадался я. Они оглядывают все вокруг. Когда устраивался на работу, я провел целый вечер у них с Такэси в Тиёде. Но сейчас она еле кивнула, словно не узнала меня. Адвокат, тот вообще не замечает моего присутствия.
— Помещение он арендует. — Жена Такэси произносит местоимение с особой горечью, как и подобает бывшей жене, — Но стоимость товара довольно высокая. По крайней мере, он всегда хвастал своим ассортиментом. Хотя, конечно, реальную прибыль приносят парикмахерские салоны. Этот магазинчик — всего лишь его хобби. Одно из многих, между прочим.
Адвокат молча слушает.
Они направляются к выходу. В дверях жена Такэси оборачивается и говорит:
— А тебе, Сатору, пусть это послужит уроком. Никогда не принимай важных решений, от которых зависит жизнь, под влиянием чувства! Того и гляди — подсунут тебе закладную на карточный домик! Попомни мои слова.
И выходит.
Я размышляю над ее словами, а сам слушаю Чета Бейкера. Труба рвется в никуда и хочет там остаться. А его голос — бормотание дзэнского монаха в ласковой пустоте. Моя смешная голубка, Ты не знаешь, что такое любовь, Я без тебя прекрасно поживаю [28].
Телефонный звонок. Такэси вне себя. И снова пьян.
— Не впускай! — истерически орет он. — Ни за что не впускай эту бешеную корову!
— Кого?
— Ее! И чертова кровопийцу адвокатишку сраного! Который должен был представлять меня! Они ж намылились с серпом по мои яйца! Только не позволяй им рыться в дисках! Не показывай счета! Они не имеют права! Срочно спрячь лимитированный первопресс Армстронга! И золотой диск «Первого плавания»! [29] Засунь хоть в трусы, слышишь!
— Такэси!
— Что?
— Уже, Такэси.
— Что уже?!
— Они уже приходили. Пробыли несколько минут, адвокат просто осмотрел помещение, и все. Они не проверяли счета и ничего не пытались оценивать.
— Офигеть! Просто офигеть. Нет, ну какова, а! Это не женщина, это коровье бешенство на двух ногах! Правда, на каких ногах… — вздыхает он и вешает трубку.
Солнечные лучи ластятся и чуть не мурлычут. На стене слегка колышутся тени от веток и листьев. Вспомнилось, как много лет назад девушки Мамы-сан катали меня на лодке по озеру. Это одно из самых первых воспоминаний моего детства.
Забившись в свой угол, чувствуешь себя, конечно, безопасно, но порой так одиноко.
Что же мне делать? Я закатываю рукав рубашки и смотрю на предплечье. Томоё синей ручкой вчера нарисовала там змейку. Я спросил: почему змейку? А она рассмеялась словно шутке, понятной только ей.
У меня в голове встретились две мысли.
Первая шепчет: мы не переспали друг с другом, потому что секс завершил бы начало наших отношений и положил начало их завершению.
Вторая настоятельно требует действовать.
Может, жена Такэси и права — нельзя принимать жизненно важные решения, руководствуясь только чувствами. Такэси, кстати, частенько говорит то же самое. «Наутро после блядок может выясниться, что они тебе не по карману», — любит он повторять. Да кто они такие, в конце концов, Такэси и его жена, чтобы учить жить других? Если не любовь, тогда что?
Я смотрю на часы. Пятнадцать ноль-ноль. Ее отделяют от меня тысячи километров и один часовой пояс. Позвоню — и оставлю Такэси деньги, чтобы не удивлялся, когда придет квитанция.
— Приветик! — откликается Томоё, словно я звоню из автомата за углом, — А я распаковываю чемоданы.
— Соскучилась?
— Капельку, совсем чуть-чуть!
— Ну ты и врушка! Не сомневалась, что позвоню?
— Не сомневалась.
Я чувствую улыбку в ее голосе.
— Когда прилетаешь? — спрашивает она.
И мы с ней говорим, не можем наговориться: каким рейсом лучше лететь, куда пойдем в Гонконге, что она скажет отцу и как мне разумней распорядиться своими жалкими сбережениями. Так из своего угла я попадаю прямиком в рай.
Гонконг
Луна, луна среди бела дня…
Похоже, будильник законтачен с датчиком у меня в мозгу, который посылает сигнал руке, та послушно приподнимается и передает команду указательному пальцу, и он выключает будильник буквально за секунду до того, как эта зараза начнет трезвонить. И так каждое утро, каждое божье утро — не важно, сколько виски я принял накануне вечером и в котором часу добрался до постели.
Забыл.
Черт подери. Этот жуткий, кошмарный сон. Не могу припомнить подробностей. Да и не хочу, если честно. Облава на наш офис. Хью Ллуэллин ворвался вместе с начальником китайской полиции и командиром моего скаутского отряда (на его «вольво» я в детстве насрал, в прямом смысле слова). Все на роликах. Я тороплюсь стереть файлы, связанные со счетом 1390931, их почему-то оказалось ужасно много, и в спешке не могу правильно ввести пароль. К-А-Т-И-Ф-Р, нет, К-Т-И, нет, опять неправильно, и опять надо все заново. А они все ближе и ближе, поднимаются с этажа на этаж. От их шагов расплескался кофе, и чашки подпрыгивают в лужицах. Электрический вентилятор мерно шумит, и неоплаченные телефонные квитанции хлопают крыльями, как летучие мыши в сумерках… Окно открыто. Сорок дней и ночей подряд дует ужасный ветер. Мышь в обмороке, не реагирует на двойной щелчок. Может, что-то важное связано с этим сном? Забыл.
Сколько раз мне снились сны про компьютер? Хорошо бы вести дневник снов, но даже это обернется против меня в случае чего. Представляю, как репортеры опубликуют самые скандальные куски, а тюремные психологи будут обсуждать клубничку. Интересно, кому и когда впервые приснился компьютерный сон? Еще интереснее, снятся ли компьютерам сны про людей?
Ох уж этот Ллуэллин в роговых очках. Я встретил его вчера — и вот нате, сукин сын уже проник в мое подсознание.
Минутная стрелка снова сигналит. Секундная стрелка крутится и крутится, сматывая мгновения моей жизни, как сматывают на катушку веревочку воздушного змея, когда пора идти домой. Черт. Времени в обрез — начал расходовать утренний лимит. По утрам чувствую себя таким же разбитым, как вечером. Разбитый, как пасхальное яйцо. Вот-вот скорлупа посыплется. И похоже, опять начинается простуда, серьезно. А все этот Гон-хренов-Конг. Вечно хожу распаренный, как печеное яблоко. Кстати, сейчас Пасха. Ну давай, Нил, давай. Прими поскорее душ. Горячий душ творит чудеса. Херня. Немного порошочка сотворило бы чудо, но не осталось ни крупинки.