Хлестаков (удерживая её.) Простите, сударыня; я это сделал от любви, точно от любви.
Марья Антоновна. Вы почитаете меня за такую провинциалку… (Силится уйти.)
Хлестаков (продолжая удерживать её.) Из любви, право из любви. Я так только, пошутил, Марья Антоновна, не сердитесь! я готов на коленках у вас просить прощения. (Падает на колени.) Простите же, простите. Вы видите, я на коленях.
Входит Анна Андреевна.
Анна Андреевна. Ах, какой пассаж!
Хлестаков (вставая). Ах, чёрт возьми!
Анна Андреевна (дочери). Это что, значит, сударыня, что это за поступки такие?
Марья Антоновна. Я, маменька…
Анна Андреевна. Поди прочь отсюда! слышишь, прочь, прочь! и не смей показываться на глаза.
Марья Антоновна уходит в слезах.
Извините, я, признаюсь, приведена в такое изумление…
Хлестаков (в сторону). А она тоже очень аппетитна, очень недурна. (Бросается на колени.) Сударыня, вы видите, я сгораю от любви.
Анна Андреевна. Как, вы на коленях! Ах, встаньте, встаньте, здесь пол совсем нечист.
Хлестаков. Нет, на коленях, непременно на коленях, я хочу знать, что такое мне суждено: жизнь или смерть.
Анна Андреевна. Но позвольте, я ещё не понимаю вполне значения ваших слов, Если не ошибаюсь, вы делаете декларацию насчёт моей дочери.
Хлестаков. Нет, я влюблён в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем в груди прошу руки вашей.
Анна Андреевна. Но позвольте заметить: я в некотором роде… я замужем.
Хлестаков. Это ничего. Для любви нет различия, и Карамзин сказал: «Законы осуждают». Мы удалимся под сень струй. Руки вашей, руки прошу.
Вбегает Марья Антоновна.
Марья Антоновна. Маменька, папенька сказал…(Видит Хлестакова на коленях.) Ах, какой пассаж!
Анна Андреевна. Ну что ты? к чему? зачем? Что за ветреность такая! Вдруг вбежала, как угорелая кошка. Ну что ты нашла такого удивительного? что тебе вздумалось? Право, как дитя какое-нибудь трёхлетнее. Не похоже, не похоже, совершенно не похоже на то, чтобы ей было восемнадцать лет.
Марья Антоновна (сквозь слёзы). Я, право, маменька, не знала…
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в голове; ты берёшь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе есть примеры другие: перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Хлестаков (схватывает за руку дочь так, что заставляет её встать вместе с ним на колени). Анна Андреевна, не противьтесь нашему благополучию, благословите постоянную любовь!
Анна Андреевна (с изумлением). Так вы в неё?
Застывают.
Слушатели (зрители) «Ревизора», прохаживаясь, обсуждают комедию.
1-й господин. Этой пошлостью он кормил нас в Петербурге, теперь он перенёс её в Рим.
Дама. Но что за люди, что за лица выведены! хотя бы один привлёк… Ну, отчего не пишут у нас так, как французы пишут, например, как Дюма?
2-й господип) тоже нет, соображенья решительно никакого, всё невероятности и при том всё карикатуры.
Голос (фонограмма.) Несмотря на яркое освещение зала и на щедрое угощение, чтение прошло сухо и принуждённо, не вызвало ни малейшего аплодисмента, и к концу вечера зало в Палаццо Поли оказалось пустым.
Слушатели (зрители) продолжают возмущаться, в это время появляется чтец (чтица), затем высвечиваются в разных концах сцены Гоголь и Балабина.
Чтец.
Веленью Божию, о Муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.
Подите прочь, – какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело:
Не оживит вас лиры глас!
Гоголь. Записывайте всё, что когда-либо вам случится услышать обо мне…
Балабина (продолжая читать то же письмо Гоголя). … все мнения и толки обо мне и об моих сочинениях…
Гоголь. … и особенно когда бранят и осуждают меня.
Балабина. Хула и осуждения для меня слишком полезны.
Гоголь. A rivederla, mia illustrissima signora, il vostro servitore fino alla morte. (Пауза.) Нельзя ли при удобном случае также узнать, что говорится обо мне в салонах Булгарина, Греча, Сенковского и Полевого?