Все трое. (в довольно студёную пору)
Авторский голос. шагал я сквозь поросль с погодками порознь.
Первый. Как плёткой, хлестал голенище прикладом
Второй. и думал, что жизнь – суетна и неладна,
Первый. что брань – это бронь.
Второй. Это твёрже коросты.
Все трое. Что люди, как знамя, несут юдофобство.
Последняя фраза скандируется трижды, после чего музыка резко меняется.
Авторский голос.
Потом я припомнил: махая руками,
с тобой мы однажды чеченцев ругали.
«Солдаты» застывают. Появляется чтица (мелодекламация.)
Был, как команда, весок
и был идейно объясним погром.
С оглядкою – молитвенный, еврейский
картавый ветер пробирался в дом…
Он истерзал и эту даль, и дол,
и всё вокруг своим картавым гудом.
Он возвеличил скорбную юдоль
и до времён иных оставил удаль.
Еврейский ветер звал потоки бед
на головы неверных, славил Бога;
и в исступленьи
позабыл пропеть,
что жили-были Гоги и Магоги…
Авторский голос.
Потом я припомнил: махая руками,
с тобой мы однажды чеченцев ругали.
Опять военная музыка. «Солдаты» скандируют текст, маршируя.
Все трое.
Мы жили в казармах. Мы жили в бараках.
Неужто ж мы стадом послушных баранов
пойдём по горам, по борам, визжа,
куда поведёт нас баран-вожак,
молочные зубы сплетутся в клыки,
мычаньем заглушим молчанье реки.
Последние два стиха произносят несколько раз, проходя через зрительный зал к выходу.
Авторский голос.
Я шёл теперь с ними – и всё-таки порознь.
Меня искусал комариный вопрос.
Вот так вот однажды в студёную пору
я из лесу вышел. (Пауза.)
Был сильный мороз. (Уходит.)
Марат. Марат сидел рядом с Милей. Сильно припекало солнце.
Миля. «Ну что мне было делать?» – говорил Миля. Он даже не так говорил: «Что мне было делать?», он говорил что-то вроде: «Ну что осталось делать дурному малому, когда я остался один-одинёшенек, понял?» Рассказывал он начитанно и без чувства меры… Родители у него погибли: мать на фронте, а отец в тюрьме… Миля жил в детдоме, рисовал в стенгазету. «Я был тихий и пришибленный, рисовал себе и читал книжки, пока эта сука меня не встревожила».
Марат. Однажды (это было в Баку), возвращаясь домой, Марат разнял каких-то дерущихся ребятишек, они снова полезли в драку, тогда Марат приподнял одного из них за пояс и перенёс на тротуар, и вдруг малый стал орать истошным голосом, рвать на себе майку и сразу с какими-то криками (в переводе, видимо – наших бьют!) толпа окружила Марата и стала избивать его. Уже заслезившимися глазами Марат увидел подбежавшего Курбана, который кричал: «Аби йохту» (вроде того, что «хватит», или какие ещё могут быть претензии) – и ещё что-то кричал, а потом с силой вытолкнул Марата из толпы и, притворяясь, что бьёт его, довёл до дома… Улица теперь встречала Марата враждебным взглядом.
Миля. «Эта сука» был воспитатель, человек с нездоровыми наклонностями. Он сожительствовал с несколькими мальчиками, и вот однажды он подобрался к Миле… Миля поднял крик, воспитатель удрал, больно стукнув его на прощанье, и больше не появлялся – наверно, его вышибли. А ребята совершенно задразнили Милю, вернее, они просто дали ему кличку, нехорошую, и Миля удрал. А дальше… дальше тривиальная оливертвистовская история о беспризорничестве, «работа на атанде», колония, где Миля сделал тривиальную же наколку: «Не забуду мать родную» (демонстрирует её), – хотя он её совсем не помнил. «Между нами, мне всё это ни капельки не нравилось. Я человек тихий, я люблю читать и рисовать в стенгазету».
Учитель
От театра. Поэт, правозащитник, учитель… Илья Габай был учителем, он преподавал в школе, в колонии для малолетних правонарушителей, в педагогическом училище…
Пока произносится этот текст, на сцене появляются дети.
Первый. Он мог быть и нашим учителем…
Второй. Именно тогда, когда он преподавал в педучилище, он обратился в газету «Правда» с письмом, в котором с присущей ему совестливостью говорил о многих явлениях, которые теперь мы называем «застоем». Письмо не сохранилось.