АВГУСТ
опротивело все. август медленно чешет на запад. в сентябре (у тебя) день рожденья, мне нечего подарить. я теряю себя, я теряю даже свой личный запах, по которому, как по следам, (тебе) было б удобно ходить. в волосах – плавят золото. взгляд становится колким и синим. как бы за легким дыханьем не потерять предпоследний вздох. если ты хочешь, чтоб я захлебнулась в тине, просто легко надави на жалость, она прямо по центру, ты мой ты бог… нечего раздражаться, дрожать, как драже монпансье – на жестяной тарелочке запоздалых за-летних дней. мне сейчас показалось, что будь ты рядом – я тебя тут же съем, вместе с твоей (такой мне родной) любовью, что спит на дне. сети, тятя! держись, я вытягиваю. я все еще верю в тебя, я тебя вытяну, солнце, падающее за розовый горизонт. я думала, даже душа моя вытрепалась суховеем в степях, думала, сердце сжарится до угля в этот мертвый сезон - ан-нет! – я все еще собираюсь жить, назло всем ветрам, назло всем поветриям, что носят по воздуху злые слова! …но вечером этого лета кто-то добрался да нашего до костра – и пылает сухая трава. но: между этим проклятым летом и слишком прозрачной осенью я ненавижу твой голос, ставший в мгновение ока каким-то чужим. проклинаю мягкую хвою под корабельными соснами, где нежность твоя деревянным божком возлежит, ненавижу даже чужую мать, что руками вырвала счастье мое из груди, что я снова пытаюсь нарушить христову заповедь «не укради», но ты мой: всеми правдами и неправдами я тебе сети буду плести, я тебя вытяну… я люблю тебя за двоих, и ты это мне прости.
ГОРОД, ЗАКОВАННЫЙ В СИНИЙ
ПРОСОЛЕННЫЙ ЛЕД
где-то город, закованный в синий просоленный лед, где-то мачты, стремящие ввысь деревянные шпили, где-то улицы ветром исхожены на год вперед – километры брусчатки, и ярды, и версты, и мили – все равно, лишь бы двигаться, лишь бы куда-то шагать; направление спорно, маршрут до конца не указан: по мосту, что раскинут меж двух берегов, как шпагат, и узлами фонарными – вехами в памяти – связан. мимо набережных, мимо броско кричащих витрин, за беседой, улыбкой, молчанием о высоком. сколько слов недосказанных, сколько вопросов внутри, сколько общего между, и даже несхожего сколько. Невский иллюминаций, как елка в конце декабря, на Дворцовой следы, у Казанского тень полукругом, синий ангел над городом, боже, хранивший царя, двое в теплых пальто, потерявшие разом друг друга, мы знакомцы, влюбленные в образ, но мы не друзья: я и город, мы искоса смотрим на руки и лица. ты хороший, закутанный в морок, туманы, озяб, ты за верстами, милями, шпалами, крыльями птицы. где-то руки, пропахшие масляной краской, - вода, тонкий лед-скорлупа, голубые гранитные плиты, где-то есть и другие – с просоленным льдом – города, только я помолчала и все-таки выбрала Питер.
Ирина Серебряная
«Гнилая влажная зима»
Гнилая влажная зима. Пять часов утра, еще темно. Пора вставать. Сегодня будет тяжелый день, много работы.
Так: сначала зарядка! Обязательно, а то до вечера не дотяну. Душ. Нужно быстро позавтракать.
Семь часов. Пора будить Ленку в школу. Открываю дверь в комнату, врубаю люстру: «Лена, вставай, в школу пора!»
Дочка заспанная, бледная с трудом приподнимает голову над подушкой, глаза закрыты:
- Мамочка, можно я сегодня в школу не пойду? Голова очень болит.
- Вставай! И так через день на уроки ходишь.
Ленка покорно сползает с постели и, шатаясь, плетется в ванную комнату.
- Завтрак на столе. Поешь. Вернусь поздно. Собаку покорми и погуляй с ней перед уходом.
В ответ молчание. В ванной шумит вода.
Восемь часов. В ординаторской быстро переодеваюсь, пока не пришли мужчины на работу.
Выхожу в коридор отделения. Перевязочная еще свободна. Прошу постовую сестру Зину:
- Пригласи из двести пятой женщин на перевязку, у меня операции в первую смену.
Зина зовет больных. Осматриваю раны, меняю повязки.
Возвращаюсь в ординаторскую. Там Борис и Дима. Уже в хирургических костюмах.
- Нат, у тебя сегодня много операций? – спрашивает Борис.
- Две секторальные молочные железы.
- Слушай, поассестируй, пожалуйста. По приказу Главного положили женщину вчера вечером. Пожилая. Опухоли обеих молочных желез. Уже распадаются. Быстро сделаем.
- Я не против, Боря. Но ты же сам знаешь: у меня по вторникам совместительство.
- Полчаса,- канючит Борька. -У Димы сейчас операция на желудке. Он не сможет.
- Ладно, только в час дня я должна быть свободна.
- Договорились.
Между операциями звоню в Собес.
- Я по поводу пособия на ребенка, для матерей-одиночек. Перестали платить. Что? Нет справки? Какой? Что ребенок пока еще жив? Каждые полгода?
…………………………………………………………………………………………………….
Спасибо, до свидания.
Пошли к черту со своим пособием. Переживу.
В половине второго стою на автобусной остановке. По тротуару текут черные потоки воды с лиловыми бензиновыми пятнами. Они теряются в грязной снежной каше. Сапоги моментально промокают насквозь. Залезаю в автобус, сажусь и сразу засыпаю. Сорок минут мои.
Половина третьего.
Во дворе диспансера стоит «Жигуленок», семерка. Это служебный автомобиль. За рулем шофер Коля.
- Коля, привет. Ты сегодня после пяти никого не везешь?
- Здравствуй, Наташ. Да вроде свободен.
- Слушай, у меня с той недели три вызова на дом. Никак тебя поймать не могу. Съездим?
- Договорились.
Врачей много, вызовов тоже, а автомобиль один. Кому из нас повезет первому, тот и едет.
В диспансере около кабинета уже очередь. Человек пятнадцать.
Моя медсестра на месте. Вызывает пациентов. Входит сын больной, которую я пять лет назад прооперировала.
- Здравствуйте, Наталья Александровна. Мама передает вам привет. Мы же с вами теперь почти родственники! Вот, она пирожков напекла. Возьмите. Ей лекарства опять выписать нужно.
- Вадим, дорогой, нам теперь не разрешают выписывать эти препараты. Есть утвержденный список. Но я попробую. Сейчас схожу к заведующей.
Выхожу из кабинета и отправляюсь к начальнице. Очередь провожает меня глазами. Слышен шепот: «Ну вот, опять ждать будем два часа…» Делаю вид, что не слышу.
Заведующая начинает читать мне нотацию: мол, часто обращаюсь, страховой компании это не нравится, дождусь выговора. И она дождется. Но подписывает, восклицая: «Это в последний раз!» И на том спасибо.